В голове противным эхом отдавалось тиканье, бьющееся в висках. Непривычное. Взбудораженное. Оно, будто стремясь жить, будто воистину спеша куда-то не хуже Белого кролика из небезызвестной сказки, отчаянно гнало вперед секундную стрелку, которая бесновалась и подгоняла минутную, пассивно расталкивающую часовую. Часы были сломаны, но не останавливались лишь потому, что кто-то подрезал в них пружину, которая и послужила причиной изменений в механизме. А этот непривычный и всеохватывающий шум продолжал медленно сводить с ума. Хель искала спасения и избавления от этой пытки. Искала треклятый будильник, от которого жаждала милости и снисхождения. Но поиски раз из раза заканчивались провалом. В этой комнате зеркал, ничтожно малой и удивительно бесконечной, не было ничего. Ничего и никого, кроме самой владычицы загробного мира и оглушительного звука хода времени. Ей оставалось только ждать, оплачивая ту цену, которое желало подсознание.
Часы пробили двенадцать, стиснув виски пленницы отчаяньем. Сорвавшийся с уст безмолвный крик разошелся узором паутины по отражающей поверхности, надломившейся и поглотившей белый силуэт женщины.

Перед глазами была липкая чернота. И было это не от того, что поле зрения ограничило препятствие в виде плотной ткани, а ровно потому, что недавно на месте глазных яблок покоились игральные кости. «Кости… Точно». Мысли медленно сплетались в единое целое, воспроизводя картину недавних событий. Похищение. Локи. Бальдр. Ловушка. Нападение. Отрывки сменяли друг друга столь же скоро, сколь менялся узор в калейдоскопе. Тишина давила на разум, вытаскивая женщину куда лучше любого шума из состояния несознания. Что было совсем не к лучшему. Что было совсем ей не на руку.
Хель ломало изнутри. Кожу обжигало в местах, соприкосновения с ремнями? Металлом? Она никак не могла определить, что удерживало ее от падения вниз в столь неудобной, статичной позе. Практически распятой. Это сравнение вызвало мысленную усмешку. Но все это отходило на задний план. Все это было такими мелочами, что ее не интересовало даже то, где она и почему вокруг ничего не чувствуется, ничего не слышится. Забыто было и то, что все тело онемело, будучи заключенным в занимательные оковы. Точнее, этого просто не ощущалось. Бальдр оставил свой след разрушительной силы, который, даже с хваленой регенерацией, отпрянет от белобрысой еще не скоро. Это забивало все мысли, пожирало все чувства, сковывало страданием весь хрупкий стан. Губы кривились в болезненной улыбке. Отчего-то хотелось громко и протяжно расхохотаться, но почему-то прикрытые дыры глаз обжигало слезами. В очередной раз заперта. Только эта клетка не была так просторна и удобна, как Хельхейм. Даже  не приносила ничтожной пользы, как бренная человеческая личина. Не была ошейником предсказаний норн. Она больше напоминала участь Локи в Мидгарде. Скованная, побитая, лишенная своей силы и жалкая как никогда.
Мысли вновь вернулись к событиям, которые казались миражем. Вспоминая о тюрьме бога огня вспоминался и сам он. Тот, кто приручил пламя, пришел. Пришел на ее зов и даже попытался защитить. Это было глупо, но она вновь испытала тошнотворный приток благодарности. Хах, в таком состоянии думать о том, что тебя кто-то хотел оберегать, было так же жалко, как, наверное, сейчас созерцание ее саму со стороны. Или, правильнее было сказать, что это было слишком человечно? Она тайно надеялась, что за ней придут вновь. Хотя бы попробуют вырвать из этой насмешки со стороны судьбы. Но боялась позвать вновь. Боялась того, что за ней действительно придут, если она позовет.
Тишину спугнул хриплый кашель, после которого Мария все-таки надрывно начала смеяться, роняя кровавые пузыри изо рта на пол и скаля зубы в пустоту. «Попалась, как девчонка, а теперь еще и принцессой себя в башне вообразила? Просто радуйся тому, что ты жива, идиотка».

Еще до того, как смех сгинул в пустоту, съедающую все это помещение, комнату пронзил треск. Это заставило одновременно, и обрадоваться, и испугаться. «Значится, действительно жива. Только вот… Что теперь делать с этим “действительно жива”?»: встревоженно теплилось в груди. Она невольно и жадно вслушивалась в повисшую тишину и что делать ей с этим своим “жива” сообщили буквально сразу. Поначалу молчать, слушая, потом не рыпаться да послушно отвечать, а что уж потом будет – неизвестно, ведь никто ничего не обещал, да и не заикнулся об этом. Пока что не заикнулся.
Ситуация смутно напоминала сцену из дешевого фильма, название которого крутилось на языке, но никак не хотелось срываться с уст, покоясь осадком на просторах человеческой памяти. Вполне ожидаемые и простые вопросы, только вот Вайсс отчего-то не спешила отвечать. Скорее всего, было это от того, что ей самой хотелось в первую очередь ответить на все это себе; им все равно знать лучше – могут и подождать. Мысли змеились, сплетались и нарастали друг на друга, пробуждая  рассудок, отвлекая его от насыщения страданием телесным и взволнованными вопросами о своей участи. «Где-то, за что-то, зачем-то – едко замечает она. Похоже, стрессовая ситуация делала белобрысую похожей на Локи. Хоть единственная схожая родственная черта, что уж там. Но ответ правдив и четок – здесь ни дать, ни взять. – В руках ордена, потому что была… Украдена? Нет, побеждена и пленена. Пленена воистину где-то. Черт возьми, да непонятно где! – вслушиваясь уже в непривычную и раздражающую тишину, пыталась разъяснить для себя хранительница мира мертвых. – Да и есть ли вообще разница, где и почему?! Ведь, действительно, зачем?.. ». Она робко закусила нижнюю губу.
Из всего надуманного и непонятого получалось, что то было больше «нет», чем «да». Намного больше. Тайное осталось для нее  тайным.
Хель слабо пожала плечами, определив свой выбор, но тут же пожалела о содеянном. Даже от столь легкого телодвижения тупая боль с новым жарким потоком мчалась по телу, вновь обжигая диким пламенем участки соприкосновения кожи с металлом, как будто бы до этого ей приходилось легко и играючи. Такая форма ответа явно не была лучшей идеей: это было незамедлительно взято на заметку. Ну, не сегодня уж точно молчанием испытывать ей собеседника. Интимная близость меж заключенным божеством и тлеющем в ней безмолвии отступила, смиренно отдав тело и душу в жадные объятья боли, развращающей разум агонией, мешающей услышать, понять, ответить.
– Я… – Мария неожиданно для себя поняла, что в горле пересохло настолько, что казалось, что там поселился немалый комок иголок. Голос хрипел и непривычно искажался, становясь тише положенного ее тембру. Это все вынуждало задуматься о том, а в своем ли она вообще теле, забыв такие мелочи как ее утробный крик там, на заднем дворе медицинского центра, что и был истинной причиной. Ну а что? Заточить в столь хрупком существе сумели, выходит, и божественную суть в другой сосуд перебросить вполне реально. Она хотела было встряхнуть головой в попытке избавиться от столь глупых мыслей, но тут же вспомнила недавние переливы чувств от ее небрежного «кто его знает». Это же напомнило и о том, что она тянет время. Опять. – Нет. – Скомкано. Сухо. Не совсем правда. Однако сил на то, чтобы сказать, что она может лишь предполагать о том, зачем понадобилась тому, кто беспроблемно расправился с тремя божественными перевоплощениями одновременно, не было. Да даже если бы и были – она бы не стала их растрачивать, а вновь бы коротко отрезала свое несогласие, украшенное все той же кривой улыбкой, столь несвойственной и эмоциональной для скованной женщины.

Лучше бы слова оставались лишь словами. Пустым набором букв, которые в умелых руках творят невозможное. Которые собирают бездумные толпы. Которые манят людей на пустой звук. Которые затуманивают ясный взор разума. Которые… Всего лишь слова.
Она тонула в собственных мыслях. Непонятных, витиеватых, спутанных. Тонула, захлебываясь и не понимая их смутные образы. Картинки сменяли друг друга калейдоскопом и кололи своей яркостью, невозможностью, тщетной надеждой. Можно было сделать все что угодно, но Хель в тот же момент не могла сделать ничего… Лишь ожидать. Ожидать и внутренне сжиматься, готовясь услышать новые правила игры, в которую ее увлекли не спрашивая. Они могли это сделать. Они это сделали. И если она поддастся – узнает, с какой целью была захвачена – обратного пути не будет. Хотя и без подобного ее не отпустят. Осознание этого лишь усложняло все, хотя частица человеческого все так же судорожно держалась за иллюзорную возможность побега.
Белобрысая упрямо молчала, кривя губы в отвращении ко всему и ни к чему одновременно.
Поддаваться своей боли совсем не хотелось. Не хотелось и слышать того неизвестного, в чьей паутине она оказалась жалкой мухой, парализованной обжигающим холодом оков. Или же он – этот самый “паук” – был не один? «Конечно же. Не один. До этого же их было больше, значит, и сейчас...»: мысленно отвечала она на свой же вопрос, заполняя пазл мелкими кусочками деталей действительности, в которой оказалась. Ей совсем не хотелось поддаваться. Совсем. Не из упрямства. Не из-за того, что она еще не сломлена. Просто это было более унизительно, чем поражение перед другими, ведь сейчас она проиграет себе. Вот сейчас… Еще секунда и ее нить – нить кукловода – оборвется, тело возьмет верх над разумом, подчиняя его зову эмоций, переполняющих чашу отчаянья.
«Еще пару минут… Минуту… Хотя бы пару секунд…»
Раздался хриплый выдох и еле слышимое шуршание. Мгновение и тело девушки упало на пол сломанной куклой под запоздалые звонкие звуки падающих подле нее металлических частей оков, весело отскакивающих кто куда. Не выдержала. Не сдержалась. Поддалась, воспользовавшись теми жалкими крупицами магии, которые нехотя возвращались, заполняя образованную после выплеска энергии пустоту. Крепления были развоплощены в песок лишь на пару мгновений, но и этого хватило, чтобы стан обмяк на пол. Жалеть было поздно. Что сделано, то сделано.
«А не пошел бы ты в преисподнею, самоуверенная тварь?!». Она нервно царапала пальцами пол, роняя слюни, стискивая зубы, стараясь хотя бы приподняться на локтях. Через боль. Через «не могу». Но ничего не выходило.
– Я отдохну немного, договорились? – безвольно обмякнув, прошипела Мария, жмуря от злости глаза.

Лучше бы слова оставались всего лишь словами…

Отредактировано Hel (2015-05-29 17:57:06)

Ноги било в судороге. Грудную клетку стальными тисками сжимала усталость. В голове трещало и что-то безостановочно и зычно вопило. Или не в голове? Все было как в мареве. Все было с ней, но Хель настойчиво переубеждала себя в обратном – это творится с кем-то еще. Бестолково. Бездумно. Неумело. От всей этой глупости вопль сирены, пронизавший темную клетку пленницы, казался еще более чем-то отдаленным и совсем уж нереалистичным. Иллюзией, которая намекала на то, что нужно встать и выбраться, пока не пришла расплата за неповиновение. Но силы никак не хотели возвращаться. Даже дышать было тяжело и отчего-то больно. Больно и боязно.
В какой-то неожиданный момент навалилась густая тишина, моментально ставшая привычной и родной. Язык жадно пробежался по пересохшим и искусанным губам, подбирая с уголков белые комочки сползшего блеска. «Все не могло так закончиться. Я… Потеряла сознание?». Превозмогая себя, белобрысая стащила с лица повязку, ощупывая глаза, которые постепенно восстанавливались, но все так же не могли видеть. Хотя, это сейчас и не нужно. Липкая темнота не отступила. Не покинула помещения и не менее противная тишина. Рука неуверенно зашарила по полу, остановившись лишь тогда, когда нащупала металлический кусок оков и несильно сжала его пальцами.
«Холодный. Все такой же обжигающе холодный. Еще в сознании. Еще жива…»
Тело неприятно защекотало. Вайсс, пошатываясь, привстала на локтях, неуверенно сев и осторожно потрогав одну из возникших дыр. «Травить собрались, наивные?»: подумала она, примеряя улыбку победителя. Наивной оказалась сама женщина...
* * * * * * * *
Болезни всегда были ее помощниками. Они забирали у чужого мира живых. Они дарили ее миру мертвых. Они заставляли бояться людей и браться за огонь.
Хель находила в этом колкую иронию. Ее отец – бог огня. Огнем очищают от болезней. Огнем очищают от нее… Ей не нравилось, когда нарушался чужой орлог, но душу в такие моменты наполняла не злоба, а несвойственные рассудительной богине капризы и обиды. Люди взывали не к ней. Люди взывали к пламени. Ей почему-то всегда казалось, что в эти моменты так ее наказывает отец. Она его не помнит. Она его не знает. Она его не признает. А он наказывает, отбирая ее игрушки. Отбирая жизни, принадлежащие ей.
Вот и сейчас, множество столетий спустя, ей наивно мерещилось, что Локи наказывает ее за слабость, за поражение, за то, что она позвала его… За все и ни за что, отбирая на сей раз ее жизнь.
Перед глазами поплыл жар сгорающего Хельхейма. Для нее огонь – лишь бессовестный пепел утраты.
* * * * * * * *
В одно мгновение перед глазами воссияла яркая вспышка, начавшая жечь снаружи и плыть цветными пятнами где-то глубоко на подсознании. Некогда мягкие подушечки пальцев, смеющие столь неосторожно приблизиться к эпицентру потока пламени, выгорели чуть ли не до костей, покрывшись черной коркой. Не думая, отдавшись потоку эмоций, обратившись в саму боль, хрипом вырывающуюся изнутри звериным рыком, женщина метнулась в сторону, но вместо рывка, неуклюже повалилась на бок из-за подкосившихся ног. Спина неестественно прогнулась, будто стараясь облегчить страдания своей владелицы, сломав ее как ненужную куклу пополам. Белки краснели и от жара, и от того, что наливались кровью, зрачок судорожно закатывался.
Ее сознание металось, где-то на границе между человеческим и божественным. Тело не подчинялось. Цепи контроля были порваны и фигура, горящая не хуже мотылька, попавшего в ловушку электрического фонаря, каталось по полу, пытаясь потушить себя, но от того лишь сильнее страдая.
Хель взволнованно и безрезультатно била кулаками по плотной пластине зеркала, совсем недавно удерживающей ее в бессознательном состоянии. Трещины, ползущие паутиной по зерцалу, не поддавались, но наливались кровью, как заполнялись ее глаза совсем недавно слезами. Продолжая сбивать руки в кровь, богиня наблюдала, как ее бренная оболочка бездумно носится, пытаясь найти избавление. И избавление пришло. Но лишь тогда, когда стена иллюзорного отражения реальности лопнула, вернув поводок владельцу…
Тело отскочило в очередной раз в сторону, врезавшись спиной в блок конструкции, недавно удерживающей хрупкий стан женщины. Металл равнодушно защищал от потока, тянущегося с одной из стен. Собственно, частично пламя перекрыли и наклоненные полоски “Х”, служащие для закрепления на них ног. Сама же Мария испуганно льнула к преграде, прижимая колени к груди и закрывая лицо руками, хватая себя за костлявые локти. Волосы и одежду все так же пожирало ненасытное пламя, заставляя синтетику впиваться расплавленными кусками в кожу, наскоро багровеющую и покрывающуюся растущими пузырями. Губы, на которых недавно красовалась улыбка, судорожно хватали воздух. Она бы кричала, если бы могла. Она бы рыдала и молила прекратить все это, если бы могла. Она бы не попалась в ловушку, если бы могла. Да, черт возьми, она бы сейчас и в обморок упала, если бы могла! Но она могла лишь забиться, как испуганный зверь, и смирно сидеть на месте, отсчитывая бесконечно долгие секунды до завершения пытки, как ее отец когда-то считал краткие моменты до падения новой капли яда…

Отредактировано Hel (2015-06-04 18:06:49)

Лабиринт, стенами которого служили пожелтевшие листы бумаги, исчерченные вязью расплывшихся букв, был совсем неправильный: каждый его путь вел в тупик, помеченный крестом, истекающим кровью. Здесь было… Тихо. Темно. Зябко. Нагромождено и грязно, но в тот же момент как-то пусто. Наверное, из-за чувства одиночества.
Ее босые стопы безразлично шлепали по липкой жиже, неторопливо заполняющей холодный, белый мрамор, который со временем становился ее багровым подолом. Она блуждала здесь не первый день, быть может, даже не первый месяц. Она терпеливо встречала каждый свой неверный поворот и искала белый след, чтобы и его обратить в красный. Такой грязный, такой по-человечески фальшивый. Иногда с губ ее срывались какие-то слова, однако звуки тонули в абсолютном Ничто, главенствующем в здешнем пространстве. Ноги предательски подкосились. Женщина упала на пол, расцветая в жидком пламени черным цветком с рваными лепестками. Время шло. Фигуру нещадно пожирали цвета, создавая из нее сюрреалистическую картину чего-то непонятного и мутного. Возвращая ей ее же части личности.
Кто-то мягко положил руку на плечо, переворачивая на спину. Чужие пальцы заботливо пробежались по лицу, очищая его от запекшийся корки крови и волос, прилипших непослушной тиной. Взгляду предстал умиротворенный лик Хель. Здесь они виделись с ней уже дважды. Первый раз, когда она заманила ее в эту ловушку и вот – сейчас. Губы белобрысой неторопливо зашептали. «Идем со мной»: прочитала она. Однако сделать ничего, даже вздохнуть, женщина не успела. Все провалилось, стало черным, а потом… Потом ее толкнули во мглу. В глазах явственно заиграл ужас.
* * * * * * * *
Губы жадно сделали вздох. Будто самый первый в ее жизни. Будто самый последний. Воспоминания то ли свои, то ли чужие захлестнули волной, вынуждая шумно выдохнуть и столь же голодно, как пару секунд назад, вздохнуть, уже задыхаясь и закашливаясь. Пелена заблуждений таяла, словно недавний ее кошмар, возвращая здравое осмысление себя. До смерти хотелось почесать переносицу и это желание, на фоне мыслей о том, что она видела саму скандинавскую властительницу мертвых и была ей же убита, вызывало непомерную радость. Она чувствовала свое тело. Она была самой собой – Марией. Марией Вайсс.
Веки разошлись, открыв взгляду белый потолок. Она почему-то была уверена, что находится в палате больнице. И что сейчас совсем не осень, а ворчливо отступающая весна. А сейчас, буквально пару мгновений спустя, к ней в палату ворвутся родители… Словно в том самом реалистичном сне, держащим ее столь долго в плену.
Однако не через минуту, даже не через две ничего не произошло. Комната все так же была переполнена тишиной и бездействием. Не выдержав, девушка привстала на локтях, вперев удивленный взгляд на руку. Не было перепутанных труб капельницы, не было синяков и игл, впивающихся в кожу. Лишь белые полосы бинтов, тянущихся вверх.
Не отрывая глаз от своей же конечности Мари, кряхтя не хуже старика, неуклюже заняла сидящее положение, а чуть позже еще и осторожно опустила ноги с края кровати на пол. Перевязана была не только рука, но вообще все тело.
«Что со мной?»: тихо прошептали пересохшие губы, когда взор бешено заметался по комнате, ненасытно ощупывая ее, не в силах задержаться на деталях. Не в силах, пока не зацепился за молчаливо сидящий силуэт мужчины, подле которого вальяжно развалилась спящая собака. Он манил и пленял. Неизвестно почему. Неизвестно зачем. Но Мария действительно не могла увести своего взора в сторону, хотя мечущееся чувство тревоги в груди, как только могло об этом верещало, призывая к благоразумию.

Отредактировано Hel (2015-06-08 20:10:26)

Сквозь пелену сознания и картинки реальности приходили нереалистичные образы сражений, где были и рыцари, и злодеи, и принцесса, и странная башня и множество иных деталей, да только вот сказка не совсем детская и не было в ней счастливого конца. Размытая, грязная, оборванная – она походила чем-то на плоды приходящих галлюцинаций и бредней сумасшедших, от которых хотелось, и надо было отмахнуться, избавиться, зарыв так глубоко в себе, что и не вспомнить. Но не выходило. Голову успешно осаждала боль, ломящаяся тараном по пульсирующим вискам с целью излиться болезненным стоном по освобождению. Рука нервно тащила одеяло на себя, желая прикрыть изувеченное тело, ноющее от боли, заставляющее стиснуть зубы и терпеть, превозмогая себя, превозмогая свои чувства. Прикрыться самой от этого тяжелого и властного взгляда, сжирающего ее, вынуждающего пытаться вжать голову в плечи и не торопившегося вознаградить хоть словом. Почему то было до слез стыдно и обидно. Неизвестно на и за что. Неизвестно на и за кого. Но Вайсс страстно желала оказаться в комнате одной, не стесненной оковами взгляда. Обезоруживающего, пленяющего, давящего.
– Тебе помочь? – будто прощупав собеседницу изнутри, вынуждая ее мысленно скукожиться еще сильней, наконец-таки изрек неизвестный. Ноги чисто подсознательно неуклюже скрещиваются, намекая на готовность обороняться, однако прежде чем с уст Марии срывается ответ, он называет ее имя… Это останавливает, заставляет умолкнуть и удивленно начать всматриваться в его лицо, ища хоть какую-то знакомую деталь. «Красивый»: сухой и вполне элементарный вывод, не повлекший за собой ни нить воспоминаний, ни цепочку раздумий. Только осознание того, что нужно ответить.
– Да. – Мария нехотя увела глаза от его уст, мягко закусив свою нижнюю губу взамен созерцанию чужих. Ресницы, дрогнув, опустились, закрывая взор шторами века. – Можно мне стакан воды и таблетку обезболивающего?
«Мы с ним знакомы?  И почему я не в больнице? Родственник? Да, быть может, поэтому я и не там… – костлявые пальцы свободной руки нежно потирали запястье, от которого неприятно стреляло жаркой болью к локтю, позвоночнику, шее и далее-далее по телу цепной реакцией. Вопросов о том, почему автомобильная авария привела к столь странным последствиям, почему-то не возникало. Пока что не возникало. –  Не думаю, что в таком бы состоянии меня отпустили… Тогда кто он?»:  раздраженно выдохнув из-за собственного незнания и потерянности, женщина вновь устремила взгляд на мужчину. – Полагаю, раз я здесь, то на то есть причины, – тихо пробормотала она, превращая фразу в осторожный вопрос. Вопрос, который может поставить все на свои места.

Отредактировано Hel (2015-06-11 16:42:28)

Вакханалия, разворачивающаяся в голове делала из Марии практически умалишенную, тщетно цепляющуюся за хрупкую реальность, трескающуюся под весом воспоминаний, что жаждали пробудится в ней, как однажды пробудилась сама Хель. Забытые обрывки памяти  метались в грязи и мусоре мыслей, неестественно хохотали от невозможности вторгнуться в осознание, стонали от беспомощности и кричали от ужаса опасности, заключенной в людской оболочке, что располагалась напротив женщины. Она пытались защитить ее, но что может сделать осевший серебряной пылью на смолистое дно отголосок божественного? Ничего. Лишь подбрасывать в робкий огонь души человеческой себя по крупицам, лелея надежду о выживании своей избранницы и повторном их слиянии.

Вайсс завороженно наблюдала за мужчиной, пытаясь поймать его взгляд и заглянуть в глаза еще раз. Однако что можно увидеть в пустоте? Он был слишком… «Непохожий на людей»: неуверенно заключила белобрысая для себя. В нем не было ни суетливости, ни интереса, ни холода. Он словно был сосудом, который не был наполнен ничем либо же был переполнен так, что лопнул, и истинную сущность невозможно было разглядеть именно из-за отсутствия формы. Столь тонкие детали были неважны для Мари. Ей было важно то, что эта самая пустота в его взоре позволяла ей увидеть то, что она хотела: надежду. Глупую и жалкую. И если кого-то сводили с ума деньги, она была безумна от веры в лучшее. Лучшее для нее самой, разумеется. И заключалось оно в том, что в аварии никто не пострадал, ее родители живы и ждут ее где-то там – за дверью, а не в палате она от того, что повреждения незначительные и скоро она сможет вернуться в дом. Свой дом.
Неизвестный встал, вынуждая в очередной раз почувствовать его превосходство над ней. Нет, не так… Его первенство перед всем и всеми: именно эта аура бережно окутывала стан брюнета, лелея его и то ли хищно, то ли торжествующе скалясь на окружающих, усиливая раз за разом свою видимость. Теперь не было этого иллюзорного равенства – фокус развеялся с объяснениями трюка артиста, но единственный зритель короткого представления не испытывал восторга. Клокочущие чувства беспокойства и страха, застрявшие в горле, нарастали, заставляя перерожденную раз из раза сглатывать эти ощущения. Все это было тщетно.
Оказавшийся в кольце пальцев стакан был как раз кстати. Рука дрожала, создавая на глади поверхности рябь, отражающую ее собственные сомнения, пока непонятные даже ей. Она продолжала смотреть на него, но уже не испытывала того благоговения, что обуревало ее ранее. Но, когда она уже готова была жадно присосаться к стакану, он неожиданно подал голос…
«Подожди». Во фразе не было ни ответа на ее сокровенный вопрос, не было ни его имени, не было ни объяснений. Лишь очередной короткий приказ, не допускающий ни выбора, ни права на неисполнение.
Его рука коснулась щеки, обдав все тело холодом и отпугнув подступающие рвотные позывы. Хель вновь была заткнута, но теперь уже сущностью бога, заключенного в собеседнике. Жар тела вместе с болью притупился. Женщина облегченно выдохнула, прикрыв глаза лишь на миг: леденящий металл ножниц, коснувшийся кожи, не позволил расслабиться. В глазах вновь отчетливо проступил ужас. Но он не замечал этого, он созерцал ее кожу, которой еще не видела под белыми росчерками бинтов даже сама ее обладательница. И все было безнаказанно. И все было так, как хотелось ему.
Женщина с нетерпением дождалась, когда незнакомые ей существа покинут комнату и с остервенением принялась перекладывать на кровать графин, вода которого тотчас пролилась на складчатые просторы постели, опрокинув сосуд набок, и трубочки, легшие в незамысловатый узор. Нутро подсказывало, что это ничем хорошим не закончится, но так же оно вопило и о том, что оставаться здесь нельзя. Собака, которую только сейчас заметила Мария, окончательно развеяла заблуждение о том, что это специфическое лечебное заведение. Да и родственников у нее столь молодых не было.
Ступать по полу на своих двоих столь резво она бы не смогла, так же как и долго стоять, – и, понимая это, как и то, что через дверь ей не пройти, пробужденная прибегнула к другому выходу, заметив на мебели колесики. С усилием перебросив свое тело на столик, она спешно зажала бокал с лекарством между ног, а трубочку в зубах и, вцепившись побелевшими от усилий костяшками пальцев в края, неуклюже заскользила ногами по полу, перекатывая себя по комнате к окну.
Было плевать, что побег – неверное решение.
* * * * * * * *
– Где мои родители? – она не видела смысла оборачиваться на его фигуру, продолжая восседать на столике, послужившим роль инвалидного кресла и  блуждать взглядом по многочисленным прохожим, суетливо спешащими кто куда. Трубочка тихо постукивала по стакану, все еще заполненному жидкостью с растворенном в ней лекарстве. Окно так и не было открыто, лишь в сторону была отдернута штора. Ее остановила не высота, а то, что она увидела. Прошло слишком много времени – была вовсе не зима, и она не могла думать ни о чем другом... Язык так и не повернулся спросить: «живы ли мои родители», исказив вопрос в то, что было сказано.

Отредактировано Hel (2015-06-15 21:36:01)

Она задумчиво смотрела на его руку, объятою кожей перчаток, не веря своим глазам. «Брезгуешь мной настолько? Я от всей этой ситуации тоже не в восторге, но… Спасибо»: иронично пробежало в голове, едва заметно отразившись на приподнятых уголках губ. Рука неуверенно перехватила телефон, будто бы была возможность того, что неизвестный пошутит и, поманив столь важной сейчас для нее вещью, уберет мобильник в карман, сказав тем самым свое молчаливое “не заслужила”. Но ничего не произошло.
Пальцы набрали привычный номер. В трубке раздались долгие гудки.
– Алло.
– Это Мари.
– Мари?! Мария, солнышко, ты очнулась?! Господь Всемогущий! Как хорошо, как же это хорошо, – усталость, с которой была сказана первая фраза, растворилась в теплоте материнского счастья. Анселма от радости чуть ли не плакала, всхлипывая и раз за разом повторяя: «Я так рада, так рада!». Все это было настолько заразительно, что Мария прикрыла лицо ладонью, пряча бусины слез, выкативших на глаза. – Ты как себя чувствуешь? Ничего не болит? Все хорошо? Как давно очнулась?
Вопросы так и продолжали бы сыпаться, если бы младшая Вайсс робко не кашлянула бы, пытаясь одернуть свою мать от волнения. – Со мной все хорошо, – «насколько это вообще возможно в моем состоянии, думаю»: мысленно добавила она, цокнув языком во время незапланированной паузы, – Только вот, мам, я ничего не помню. Что произошло?
– Ох... Ох-ох, милая моя, не торопись. Ты все успеешь вспомнить, а сейчас главное отдыхать и набираться сил, а не волноваться по таким пустякам... Смотрю, ты уже познакомилась с Алексом. Звонишь же с его номера, правильно?
– Что-то в роде того... – робкий взгляд был кинут на обсуждаемого. Он так и не сдвинулся с места, только заложил руки за спину и устремил взгляд на разворачивающуюся картину за окном, застыв, словно каменное изваяние. В голове вновь запестрила мысль о том, что она не нравится своей “сиделке”. Мужчина ей – уж точно, но вот... Алекс не возлежал на ее кровати в ее доме, доставляя неудобства в виде опеки над ним, аки над беспомощным ребенком; не учинял панику и мелкий погром; не капризничал; не требовал, да и в целом не вел себя так, как повела себя она. Разве может быть как-то иначе? По крайней мере, свое молчаливое раздражение он уже высказывал совсем недавно взглядом. Плечи едва заметно передернулись от собственного обвинения в свою сторону о том, что первое впечатление не всегда верное. Особенно тогда, когда ты накручиваешь себя. Но... Она так и не узнала кто он такой. Только имя. – И все-таки, раз уж я все равно рано или поздно вспомню, то... Может поможешь мне?..
– Ох-ох, ты как всегда торопишь события, – повисшая тишина между родственницами сломила женщину. – Понимаешь... Все случилось так неожиданно. Никто не ожидал такого, это... Это было шоком для всех... Понимаешь? Говорят, что ничего не должно было произойти, никаких технических неполадок не выявлено, но самолет, он... Он... Но есть выжившие. Господь милосерден и уберег всех, кого только смог...
– Шутишь? – перемотанные бинтами узловатые пальцы коршуном вцепились в подлокотник кресла. Матушка неуверенно и тихо продолжала что-то неразборчиво бормотать.
– Многие выжили... Многие... Никто ни в чем не виноват... Ты же выжила... Ты же очнулась... Теперь все будет хорошо. Все будет как раньше, слышишь меня? – в ответ на ее слова издался тяжелый выдох, наполненный то ли неверием, то ли болью и жалостью. Разве можно вернуть прошлое? – Доктор тоже сказал, что все будет хорошо...
– Доктор?
– Да. Ах... Точно. Я же не сказала... Алекс – сын господина Уэскер, твоего лечащего врача. Он наш хороший знакомый. Он замечательный специалист. Слышишь? – ее дрожащий голос и слова, которые были больше уговорами, чем чем бы то ни было еще, явственно говорили о том, что и самой Ансе было тяжело говорить на эту тему. Она, возможно, и сама не верила в хороший исход, но заставляла себя. Заставляла верить в дочь, которую так же как и себя хотела утешить. – Ему разрешили забрать тебя на частное лечение. Твоя реакция на больничное окружение... Ох...
– С вами все хорошо? – через силу улыбаясь, перебила ее перерожденная. Услышанного было более чем достаточно. Не было больше смысла мучить себя и уж тем более свою мать. Что ее интересует, она сможет спросить. Не у нее... И позже.
– Да. Все... Все замечательно. Берхард купил щенка. Мы скоро к тебе приедем и покажем его. Он тебе понравится, обязательно понравится. Такой маленький, глупый... – она продолжала говорить, перескакивая с темы на тему, будто бы остановись – и все исчезнет. Было сказано и о погоде, и о новых соседях, и о том, что она нашла коробку с ее старыми игрушками. Они даже вместе посмеялись над ее ворчанием по поводу отца, который как всегда пропадал на работе. На прощанье, она еще раз напомнила о том, что любит ее и пообещала позвонить тотчас, как вернется отец, если не раньше... Разговоры сошли на нет, когда на экране телефона уже тикали двадцатые минуты тянущегося диалога.
В трубке раздался привычный звук поцелуев и мягкий смех, обволакивающий теплом слушателя. Привычное и столь родное прощание. Палец, скользнув по сенсорному экрану положил трубку.
Веки прикрыли глаза, а само лицо сокрылось под хрупкими ладонями. Почему-то она не хотела, чтобы он заметил в них стыд и смущение за себя и свое поведение, робко смешанное с чувством облегчения. Что сделано – то сделано, этого уже не воротить. Как и ее тревогу о том, что незнакомая ей обстановка, лица и молчание этого юноши предвещали беду. Хотя бы потому, что она – паника, навязанная самой себе, – так и не оправдалась. Точнее, вышла совсем не тем боком, который она себе красочно расписала в голове. Желание сбежать угасло, будучи потушенным песком вставших на свое место деталей. Теперь нужно было за все извиниться, но перебороть Миа себя не могла себя. Не могла сказать этих заветных слов вслух. В конце концов, кому они вообще были нужны? Разве что ее совести, но кто в двадцать первом веке о таких мелочах долго беспокоится? Телефон был небрежно протянут его владельцу.
– Успокоилась?
– Я бы хотела увидеться с твоим отцом, Алекс.
Он вышел из комнаты, так и не сказав ни слова, оставив наедине с мыслями и эмоциями. Мари нервно щелкала костяшками своих пальцев, намеренно причиняя себе боль. В конечном счете, из рассказа матери, получилось то, что ее друзья и их семьи испытали ее куда больше, а она сидит здесь и изволила еще бунтовать, до этого рискуя жизнью со своим желанием нырнуть на улицу через окно. «Дура»: прошептали губы. Нелепость всего сделанного расцветала, наполняясь сочными цветами внутреннего самобичевания.
Алекс вошел так же тихо, как и вышел, закатывая в комнату инвалидную коляску. Мари покосилась на столик и усмехнулась. Сейчас дико хотелось начать в голос хохотать, дабы в очередной раз прикрыть свой позор, но в глазах стояли слезы. Опять. Она и так проявила неосторожность, обернувшись к нему не так давно…
Не без помощи пересев на непригретое сиденье коляски, они отправились в темноту другой комнаты, которая неожиданно озарилась светом ламп, стоило мужчине щелкнуть по выключателю.
Все тело дрожало. Лицо покрывалось испариной. Тело буквально сложилось пополам, угрожая тем, что вот-вот Мария грохнется на пол. Перед глазами возникла картина липкой и непроглядной ночи, которая озарилась диким пламенем, открыв взгляду железные стены комнаты и начав беспощадно пожирать ее, безвольно мечущуюся, не находящую спасения… Но совсем не по самолету. Нереалистичные воспоминания вновь захлестнули волной, обдав тело загробным холодом. Она жадно вдохнув, прикрыла рот рукой, сдерживая рвотный позыв.

Отредактировано Hel (2015-06-25 15:51:37)

Мария понимала немногое, а воспоминания продолжали безжалостно хлестать разум, словно фанатики, забивающие камнями неугодного им "грешника". Густой туман памяти уволакивал и опьянял, прокручивая картинки вразнобой, создавая неповторимую головоломку из повторяющихся отрывков разномастных сцен. Перерожденная видела и саму себя, и людей знакомых и незнакомых ей. Красные, белые, черные всполохи волос. Пестрящие эмоциями лица. Яркие, отвлекающие внимание тряпки, пейзажи, существа. За всем этим калейдоскопом цветов и действий определенно крылось нечто большее, пока что еще недоступное, но вальяжно крутящееся на кончике языка и жаждущее с него сорваться. От этого всего голова кружилась все сильнее и сильнее. Рука, доселе безвольно лежащая на подлокотнике коляски, бесцеремонно и нагло ухватила свою же вторую конечность за запястье, начав то ослаблять, то усиливая, насколько могла, неуверенную хватку. Нет, ей не было больно или же страшно от “увиденного”, она лишь боялась утонуть в пролетающих кусочках образов, пока запутанных и призрачно таинственных, потеряв нить реальности.  Да, пугало ее именно то, что она никак и ничего не могла понять, как будто бы скорость видео увеличили троекратно и фрагментами, вразнобой, запускали его отрывки.
К горлу подступал новый комок тошноты, желудок сводил спазм, а взгляд плыл от накатывающих на глаза слез, которых объяснить она не могла. В который раз она уже расчувствовалась перед незнакомым ей человеком? На все это было сейчас плевать, все это было пустяком на фоне происходящего в рассудке. Все эти воспоминания – теперь это было ясно, как и то, что ночь сменяет день и наоборот – были потрясающими. Живыми. Захватывающими. И ужасающими... Это была она, это было о ней, это был ее ход времени. Погони, огонь, мягкая улыбка неизвестной и эхом проносящиеся неразборчивые слова, удар, трубки капельницы, врачи и лица-лица-лица, больше похожие на оскалившиеся рты, заставить замолчать которые она не могла. Какофония навязчивых голосов сводила с ума и она, захныкав так, словно от детской обиды, прикрыла глаза, спрятав их сложившимися лодочкой ладонями. Невыносимо. Все это было жутко невыносимо и, почему-то, даже вызывало страдания. Всполохи боли проявлялись то тут, то там, вынуждая несчастную тихонько хрипеть, сутулиться и периодично менять одну ломанную позу на другую, словно ее то и дело кололи или били палкой. А он смотрел. Смотрел и что-то выжидал, словно надзиратель… Безразличный и холодный, как эта комната.
Чего он ждал, женщина поняла позже, уже морально измученная и обессиленная. «Обман. Все, что здесь было… Обманом!»: она оскалилась не хуже животного, шипя в своем сознании. От злости ли, от беспомощности ли, от отчаянья ли или, быть может, просто от своей наивности – сказать было сложно, но хотелось вгрызться тому, кто назвался Алексом в горло. И хотелось это не только ей, но и начавшей слабо себя проявлять божественной сущности, владелицу которой она видела в своих залитых кровью снах. Вайсс тяжело выдохнула, обмякнув в кресле и нетерпеливо облизав свои пересохшие губы. Она ничего не сможет сделать. Ничего… Не сейчас – это точно.
– Орден, да? – тихо поинтересовалась она, пытаясь удержать на своем лице неожиданно появившуюся маску спокойствия, нарушаемую лишь дергающимся веком. Скрывать то, что основную суть безумства прошлого она вспомнила, было бы глупо, если ее предположение верно. А иначе никак и быть не может. Зачем же кому-то содержать калеку, не зная ее истинной сущности? Да и мог ли Совет, громко говоривший о защите примкнувших к ним, вырвать ее из цепких лап того, кто стоял во главе всего этого… Балагана? Не пришли раньше, значит, и позже не объявятся – потеря не такая уж и великая, что уж таить. Ее нетерпение победило прежде, чем она услышала ответ и с губ сорвалось:  «Что я должна сделать?», сопровождаемое упавшим на пол мутным взглядом. Покорность, столь несвойственная ей пару минут назад зловеще торжествовала, зная, что вся она – напускная. Да, ее вернувшийся кусок – кусок личности, столь беззаботно забытый, – вернул Маришке уверенность и спокойствие, но могло ли это заставить ее преклонить колено? Конечно же нет. То взыграло отчетливое желание жить. Не чтобы отомстить или же, быть может, сбежать, что так же глупо, а чтобы… Чтобы просто существовать и далее, оставляя свои грязные следы на бытие мира. Она же не истинное божество, в конце концов, а лишь его жалкий отголосок. И это ей дали осознать еще там – в холодной комнате со специфичным распятием. Повторения ошибки она не желала. Да и дадут ли ей еще один шанс на исправление, а не просто уничтожат?.. Репутация Красных говорила сама за себя.