Тема смерти всегда была ему близка, а после пробуждения в человеческом теле – ещё и интересна. Каково это - умирать? Богам не знаком страх смерти, несмотря на то, что они уже умерли однажды - по воле мойр, мгновенно и безболезненно. Закари не мог вспомнить, чтобы о чем-то думал в тот роковой момент, чтобы готовился, терзался. Не надвигающаяся беда тревожила его мысли, но после перерождения Закари волей-неволей задумывался о печальном конце всей этой истории, где божественная суть стерта с лица земли, включая его - владыку ада, ранее царствующего над смертью. Впрочем, его видения не всегда бывали столь пессимистичны, но, с какого бы угла и ракурса он ни посмотрел на события будущего, одна деталь всегда являлась неизменной – боги первого поколения оставались живы. Именно поэтому случай с Эросом его поразил. Закари до последнего не мог поверить в его гибель, пока собственными глазами не увидел безжизненное тело, аккуратно помещенное в криокамеру с искусственной подачей тепла в место будущего сердца. Эксперимент Хайнца заключался в проверке мощности регенерации и возможности вернуться к жизни почти самостоятельно. Идея казалась сомнительной, ведь для этого пострадавшему требовалось воссоздать своё сердце, хоть и не без помощи Хаоса. Для этого задания была собрана команда медиков и экспертов, но стать частью непременно важного дела желал и Аид. К счастью, ему не препятствовали.
Люди и боги, столь разные по своей природе и чертам характера, но одинаковые в своих белых халатах, мерцанием отражавшихся на металлических поверхностях, целыми сутками толпились вокруг главного участника эксперимента. Они перебрасывались указаниями и вопросами, делали записи, стучали каблуками при каждом шаге и шуршали одеяниями при соприкосновении друг с другом, из-за чего в помещении становилось слишком шумно, но Аид не покидал его, даже если приходилось расплачиваться головной болью за своё любопытство. Он продолжал ворошить свои мысли, среди которых, к своему удивлению, столкнулся с наивной, до сих пор игнорируемой убежденностью в том, что Хайнц не уничтожит собственных детей, хотя оснований в это верить у Закари не было. После увиденного его уверенность оказалась вырвана вместе с сердцем Эроса, только восстановить её никто не торопился, как и предать тщательному анализу, что позволило Аиду вздохнуть с облегчением.
Регенерация бога любви демонстрировала удивительные результаты, получить которые, честно говоря, никто не рассчитывал. Быть может, даже Хайнц слабо верил в успех и именно поэтому старательно ускорял процесс, но Эрос оказался из той породы личностей, которые всеми конечностями цепляются за нить жизни и даже после кончины готовы действовать на нервы своей неубиваемой тушкой, напоминая о себе неприятной наружностью и омерзительным запахом дольше обычного. Благо, Дориана подобная участь обошла стороной, из-за чего он на протяжение всей “спячки” оставался так же молод и красив, и лишь посиневшие щеки да неподвижные уста напоминали о его плачевном состоянии. Живым в этом теле оставалось сердце, волшебным образом растущее на прежнем месте. С каждым днем из маленького камешка оно увеличивалось до размера кулака и становилось всё больше похожим на сердце как таковое. Его стук, однажды подхвативший пение часов и заглушивший тишину, уже привычную и родную, сообщил им о предполагаемом успехе эксперимента, но радоваться было рано.
Естественная регенерация ускорилась, поэтому помощь Хайнца больше не требовалась. Ткани на груди, поврежденные легкие и ребра срастались медленно, а Эрос продолжал долгое время пребывать в бессознательном состоянии. Его отогрели и переместили в другую лабораторию, ожидая, что он очнется с минуты на минуту, на крайний случай – через пару часов, но, похоже, спать ему понравилось больше и дополнительными пятью минутами это не ограничилось. Всеобщий настрой начал падать, и кто знает, чем бы всё это закончилось для пострадавшего, пока в один день бог любви не открыл глаза. Эта новость обрадовала всех, хоть некоторые и не проявляли бурного восторга.
Эрос тем более в восторге не был: незнакомая обстановка, новые лица, которые в первое время выглядели почти идентичными, ощущение потерянности, скованности и дезориентации. Он походил на обычного смертного, не понимавшего, где, почему и зачем оказался, и с трудом способного держать себя в руках, дабы не отдаться приступу паники и отчаянья. Его божественная энергия, казалось, притупилась, и если бы Закари не знал, что перед ним бог первого поколения, он никогда бы в это не поверил и ответил бы скептичным смешком на такое заявление. Эрос же не мог ответить и этим, не говоря уже о коммуникации с помощью мыслей или, что куда проще – слов.
- С добрым утром. Как самочувствие? – сей вопрос задавался Дориану каждое утро, но молодой человек молчал все четыре дня, ни разу не проронив ни единого слова. Сей факт стал причиной их беспокойства, поскольку в эксперимент не входила цель лишить его речи или понимания обыденных человеческих слов, а на мысленные обращения он реагировал лишь вздрагиванием и испугом в глазах – так же, как если бы человек впервые столкнулся с телепатией, в которую верил чуть меньше чем в сказки про вампиров и оборотней. Однако медиков и наблюдателей, пытавшихся вытянуть из молчаливого бога хоть какую-то информацию, куда больше тревожила его потеря памяти. Пару раз были предприняты попытки напомнить Дориану элементы прошлого – знакомые места и лица, - показав для этого приготовленные снимки, но он с интересом разглядывал их по десять минут, словно видел впервые. Его взгляд не задержался ни на одной фотографии, а лицо не исказил ни испуг, ни злость, ни омерзение, которые могли бы выдать чувства допрашиваемого. На вопросы и рассказы о его собственной личности реакция Эроса (кто бы мог подумать?) ничем не отличалась от тех, что Аиду довелось видеть, и к концу недели это уже начинало действовать на нервы. Бог мертвых позволял себе думать о том, что Эрос ломает комедию, и это было высказано Хайнцу с ощутимым раздражением в голосе, но отказаться от дальнейшего участия в наблюдениях он не пожелал.
Быть может, судьба действительно существует и готова дарить своё благословение тем, кто способен требовательно просить, поскольку надежды наблюдавших за Эросом были услышаны – когда шок Эроса прошел, ему была возвращена не только способность говорить, но и воспоминания, хоть и не все поначалу. Память сама стала заделывать дыры – у неё имелись все необходимые для этого материалы, за исключением довольно долгого отрывка, представшего перед ним черным пятном, без каких-либо звуков, запахов и снов. В голове всплывал призрачный разговор с Хайнцем, его фигура расплывалась и теряла очертания, словно произошедшее было давним сном, но Дориан не сомневался, что видение его реально. Отголоски боли и собственного крика покалывали в затылке и грудной клетке, являясь дополнительным доказательством того, что всё происходило по-настоящему, а обстановка, где он сейчас находился и которая била по глазам чистотой и сверканием стен, не позволяла сомневаться в правильности своих догадок. Без сомнений, то был штаб Ордена. Единственное, чего Эрос не знал, так это то, что комната представляла собой лабораторию, а бог любви находился под постоянным наблюдением стен, обладающих глазами и ушами. Она была похожа на самую непримечательную комнату с диваном, небольшим столом и стулом, куда заглядывала пара лиц, дабы развеять его нескончаемую скуку.
- О чем задумался? – вдруг спросил голос неожиданно вошедшего гостя, которого Эрос видел уже не раз после своего пробуждения, - прошу извинить за то, что потревожил твои самокопания.
Закари был вежлив и невозмутим, что совершенно не соответствовало настроению заточенного и, вполне вероятно, больше всего раздражало последнего.

Дориану не доводилось видеть Закари веселым и улыбчивым. Последний являлся человеком серьезным и в меру язвительным, позволяющим себе на колкости отвечать ещё более колко, а иногда и вовсе вспылить, дав волю своей огненной натуре, но для подобной реакции требовалось хорошенько постараться. За всё время их непродолжительных, но зачастую выматывающих бесед, Дориану так и не удалось разрядить атмосферу. Или, наоборот, накалить её до той степени, когда начнешь думать о вещах более насущных, нежели банальные развлечения. Поскольку ситуация не менялась ни в одну из сторон, это начинало походить на бесконечную пытку, на кошмар, что был страшен не реальной угрозой, а неизменной тягомотиной из тех же вопросов, тех же лиц, голосов, запахов, всё той же обстановки, которая могла осточертеть уже после недели пребывания в ней. По-сути ведь ничего не изменилось после того, как Эрос раскрыл глаза, но если изначально его заботили собственные ощущения и воспоминания, то сейчас эта деятельность стояла поперек горла. Закари это прекрасно понимал и тайно наслаждался, замечая, как его собеседник с каждым днем становится всё более ехидным. Не замечал он лишь собственные изменения, происходившие каждый раз, как только приходилось контактировать с богом любви, но со временем и они всплыли наружу, стоило Закари однажды сконцентрироваться на своих ощущениях и мыслях, что он не решался сделать поначалу. Давно забытое чувство, что окрыляло его когда-то, накрывало флёром восторженности, поселялось в глубинах сознания, поэтому ускользало от внимания Закари, но отчетливо отражалось в его поведении. Он с удвоенной силой противился крадущимся мыслям о том, что его тянет к этому наглому, ехидному богу неведомой силой – почти такой же, как некогда тянуло к Персефоне. И как только осознание задержалось в фокусе его внимания, оно ужаснуло его, это сравнение, словно Эрос всё время был причастен к их с Персефоной отношениям. Словно он заглянул когда-то в его личную жизнь, как через замочную скважину подглядывают за шалостями двух влюбленных, и это смутило и возмутило его одновременно. Поэтому Закари гнал мысли прочь, опасаясь, что те могут выдать его смятение – неуместное, по его мнению, для данного задания.
Однако непонятным было это притяжение, которое Аид испытывал к собеседнику. Оно появлялось, как только он видел Дориана, и исчезало, стоило ему оказаться по ту сторону двери. Иногда, правда, держалось дольше, что вызывало дополнительные волнения и беспокойства, о которых Закари, несомненно, сообщал Хайнцу, хоть и сомневался, что тот способен понять. То были наблюдения, которые Закари предпочел бы держать при себе, но почти что слепая преданность создателю (а Хаос, несомненно, был и его создателем тоже) и неспособность скрыть мысли от телепатического прикосновения заставляли его говорить. Делая паузы, запинаясь и обдумывая каждое слово, но говорить – так, как получалось, а давалось это с трудом, потому что сам он с трудом мог разобраться в собственных чувствах и глупых мыслях, которые следовало озвучить.
Это была ещё одна причина, по которой Закари продолжал Дориана навещать. Ему было интересно, что это за эффект, который оказывает на него обворожительный бог, и как работают его чары, ведь иначе трудно было назвать силу, что обнимала Аида невидимыми руками и наполняла теплом, забытым за столько столетий. Было ли это сделано намеренно, или же само естество любви опьяняло его, и ни Аид, ни сам Эрос не могли ничего изменить?
- По тебе трудно не соскучиться, - наконец ответил пришедший. Его невозмутимое выражение лица в очередной раз позволяло понять, что ждать обнадеживающих прогнозов не придется, однако тон Аида выдавал его сдержанно-повышенное настроение, которое несколько противоречило демонстрируемым эмоциям. Он шумно отодвинул стул, всё это время стоявший возле стола, и опустился на него, закинув ногу на ногу, что означало лишь одно – пришел гость надолго. Насколько – он не знал и сам, но время его не волновало, как не волнует оно ни одного из пробужденных. Или, по крайней мере, не волновало до пришествия Хаоса, а присоединение к Ордену даровало Закари определенную долю спокойствия за сохранность своей драгоценной шкуры (а посему - и времени) в дальнейшем.
- Прискорбно, если ехидство – это всё, что ты можешь показать, - он незаметно ухмыльнулся, - или у тебя есть, чем порадовать меня ещё, помимо колких речей и миловидного лица?
Язвительность, грубость, холодность, отстраненность и даже больше – Закари готов был применить любой из “методов”, чтобы отгородить свои чувства от посягательств Эроса, от его манипуляций, от колдовства, против которого у Аида не было оружия. В то же время он прекрасно понимал, что сделать это не удастся, и именно поэтому цеплялся за нить рассудка и здравого смысла, которые, как проводники, смогли бы вывести его из дебрей чувств и эмоций, где он готов был потеряться.