Что такое дом? Одни считают, что дом – это определенное место, город, улица, здание из кирпича и камня. Другие думают, что дом находится там, где семья, сердце и еще что-нибудь настолько же сентиментальное. По-моему, все это ерунда.
Генрих никогда не привязывала свой дом к определённому месту... Он устраивал себе дом в собственной голове. Когда-нибудь все поймут, что собственный дом нуждается в меблировке — воспоминаниях, друзьях, которым доверяете, любви к учению… и прочее в том же духе.... Всё это останется с нами, куда бы мы ни отправились. И разрушится только вместе с нашим разумом.
Анри просыпался медленно, словно выныривая из глубокого и бесконечно темного омута воды, которой он так боялся в детстве – даже сейчас он так толком и не научился плавать. Впрочем, сегодня он лишь слегка вздрогнул, открыв неожиданно ясные для недавно спящего светлые глаза. Какой там сегодня день?.. А, точно. Среда. Это один из его самых ненавистных дней. Потому что конец рабочей недели еще даже не предвидится.
Дыхание замедлилось, стало размеренным, словно он опять заснул.. А на самом деле, он всего лишь наблюдал, как уже вечерний свет тянулся сквозь окно подобно похоронной процессии. Негромкая песнь давно уже проснувшегося города звучала поминальной службой за стенами пустой квартиры, но Генрих едва ли слышал весь этот урбанистический эквивалент вечернего хора. Он смотрел, как мягкая серебристая бахрома ползла по простыням, прогоняя из комнаты жутковатые тени и озаряя фарфоровую кожу того, кто лежал на кровати.
Анри перевел взгляд на стоящую рядом тумбочку. Покоцанные частыми ударами об пол часы на ней со всем злорадством, свойственном циферблату ранним утром, сообщали, что к первому занятию можно уже и не спешить. Хотя бы потому, что утро было далеко не раннее. Сейчас вообще был глубокий вечер, что несказанно удивило Генриха – обычно он спал мало, так мало, как только возможно. Но сегодня.. Он был уверен, что даже в детстве столько не спал.
Но не только это насторожило его. В голове царила каша, казалось, что за эту ночь в нем что-то неуловимо изменилось, но пока эти изменения никак не проявляют себя, затаившись, словно ожидая чего-то.. Анри решил не забивать себе голову лишний раз всяким мистических бредом – ему и так проблем хватало, нужно было еще новый компьютер чинить.. Да мало ли чего еще может привидится после семнадцати часов беспробудного сна.
Единым плавным движением перейдя в вертикальное положение, Генрих, взъерошив сейчас в кои то веки коротко подстриженные волосы, босиком зашлепал в ванную. Вообще, его передвижения по квартире – это совершенно отдельная тема. Захламленная, повсюду были протянуты провода кабелей порой неизвестного даже ему назначения, на полу валялись испорченные плашки памяти и прочий электронный мусор – так что идти приходилось, как по минному полю, так как он не раз уже спотыкался об весь этот хлам, да и в босые ноги он, порой, мог очень больно впиваться.
Ванна была маленькая, но практически стерильно-чистая; как и все в этом доме, она отличалась спартанской обстановкой, где не было ничего лишнего: ванная, раковина, таз для стирки вещей, унитаз, два полотенца и прочее, по мелочи. Но никакой армии тюбиков, обыкновенный стандартный набор студента-холостяка.
Вдруг Генриха настигла запоздалая головная боль, – явно от недосыпа, – но он тут же забыл о ней, когда на глаза ему попалось зеркало. Потому, что в отражении был явно не он, а какой-то совершенно незнакомый темноволосый мужчина с жуткими опаловыми глазами. Было ясно, что он был слеп, но вот пронизывающий насквозь взгляд говорил об обратном. Анри на мгновение застыл, как кролик перед удавом, а потом, совершенно как какая-то слабонервная девчонка, провалился в спасительную тьму забытья.
Разум Генриха напоминал бескрайнюю равнину. Темную, влажную, холодную, безжизненную. Залитую водой, что доходила почти до колен. Парень удивленно озирался по сторонам, ведь он думал, что очнется спустя мгновение в реальности, тогда как оказался он.. Где? В собственном подсознании? Куда обычно попадают во время обморока? Анри не знал этого, ведь с ним подобное случилось впервые.
Где-то неподалеку послышался едва уловимый плеск воды. Беловолосый резко обернулся, и едва сдержал рвущийся наружу крик: к нему, мягко ступая по воде, шел тот самый мужчина, которого он увидел сегодня в зеркале. Только на этот раз глаза его были не жутко-пустыми и незрячими, а словно бы залитыми расплавленным золотом, мягко сияющим в темноте. А за ним клубились и беззвучно перешептывались тысячью голосов безликие тени, сдерживаемые от нападения, похоже, лишь одним усилием воли своего хозяина.
— Кто ты?
— Я – это ты. Меня зовут Хёд.
Когда две крайности одной и той же сущности встречаются в одном месте, начинаешь верить во многое.
Они кружат друг напротив друга, не решаясь заговорить о чём-то определённом. Всё же у более старого Я сейчас больше преимуществ хотя бы потому, что у него есть память и знания, есть опыт собственных ошибок.
— Но откуда ты здесь взялся?
— Я никуда и не уходил. Я всегда в каком-то роде был с тобой.
Глаза Генриха с недоверием следят за этим странным.. Пришельцем. Никогда удивление не отражалось так ярко на его лице, как сейчас.
Яркие золотые глаза смотрели прямо в светлые аметистовые, не отрывая настойчивого взгляда. Медленно, но верно полное понимание своей судьбы отражалось во взорах обоих.
— Я не могу поверить…
— … что я действительно реален. Ведь так?
Горький смех, полный ужаса осознания, холодит зачерствелую душу. А могло ли всё произойти по-другому? Могло ли что-нибудь измениться от единственного решения? Мог ли мир пойти по другой дороге? Дороге прощения, не войны.
— Но что тебе нужно от меня?
— А ты не догадываешься?
Собственные, и одновременно – чужие поступки, уже совершенные некогда, в один момент проносятся перед глазами. Генрих не понимал, откуда все это было ему так знакомо. Казалось бы, хуже некуда, однако смерть своего-чужого брата потрясла вновь. Этот миг он запомнит навсегда, потому что предательства не прощают. Даже самому себе.
Он буквально собственными руками убил единственное существо, бывшее к нему действительно неравнодушным. Такое нельзя забыть. Нельзя простить.
— Почему?
— А почему бы и нет?
Вопросом на вопрос. Увиливать от ответа даже перед самим собой. Это так в его духе, честно. Пряча горечь, Генрих смеется. Безумно, срывая горло. А в глазах блестит непрошеная слеза.
— Скажи же мне!
— Потому что я – это ты. Вот и вся загадка.
Вспоминается ненавистный брат, которого на самом деле он любил больше жизни. Становится страшно. Впервые так сильно хочется сбежать от самого себя.
Перед глазами все еще мелькают картины такого реального прошлого.
— Я смогу. Мы сможем.
— Нет.
Кулаки сжимаются сами по себе от бессилия. Генрих видел, как тает его призрачное тело, а сам мирок ломается под внешним натиском. Так много хочется спросить. Так много хочется сказать.
Спасенья нет. Теперь он знал это. Судьба его была предрешена с рождения. Последние мгновенья истекают, и тает связь не только с телом, но с земной жизнью. Вот-вот она…
— Дай мне шанс.
— Нет.
Зачем мольбы пустые срываются с его губ? Генрих осознавал все свое бессилье в этом мире, перед этим существом. Он знал, но не верил. Пытаясь спасатись, он загонит себя в ловушку. Еще немного – и ее не избежать совсем.
Протягивая призрачную руку, он испуганно закричал.
— Помоги мне!
— Прощай.
Мир рушится. Воспоминанья тают. Смертный покоряется своей Судьбе. Гаснет вера. Кровь в жилах стынет.
Теперь действительно…
— Прощай…
Тело на полу ванной слабо вздрагивает, словно его прошибло током. Медленно встает, но даже сейчас чувствуется, что что-то в нем неуловимо изменилось. Из движений ушла лишняя суетливость, они стали ленивыми и томными, словно у сытого хищника. И теперь в прозрачную гладь зеркала с еще больше заострившегося лица взирали не аметистовые, но золотые глаза.
Хёд скривил губы в усмешке, в то же время практически с трепетом касаясь собственного отражения, обводя контуры лица. Он не мог поверить, что теперь может видеть так, как обычные существа, без применения какого-либо Третьего Глаза, который все равно сильно искажал истинное видение мира. Богу тьмы не было жаль предыдущего хозяина тела, в конце концов, он же не стал полностью поглощать его.. Ведь для этого требовалось время.
Хёд осмотрелся по сторонам, с практически детским восторгом взирая на окружающие его предметы – все они не были похожи на то, чем он привык пользоваться в прошлом, но они тоже были по-своему прекрасны, как и все в этом новом для бога мире. В мире не только запахов и звуков, но в зрительном – а именно об этом он мечтал всю жизнь. Хёд никогда не видел себя в отражении, но ему говорили, что он был брюнетом. Впрочем, тот факт, что сейчас он превратился в альбиноса, не особо расстраивал его – ему просто не с чем было сравнивать, в конце концов, это был первый раз, когда он видел, действительно видел свое лицо.
Но долго восторгаться чудесами зрительного мира ему помешало тянущее чувство в груди. Тень радостной улыбки застыла на губах темного бога, как и он сам замер, так и не дотянув руку до какой-то очередной безделушки. Неужели это.. Нет, это невозможно, ведь Бальдр сейчас в Хельхейме, спит беспробудным сном... Или же нет? Хёд уже ни в чем не был уверен наверняка, ведь по идее, он тоже должен был быть мертв. А вернуться в мир живых он должен был только уже после Рагнарёка, но сейчас, глядя на свое человеческое тело и окружающую обстановку, он понимал, что это условие не было выполнено. Да и в памяти, перешедшей ему от предыдущего хозяина тела не было ничего, что походило бы на конец света. Значит, что-то пошло не так, произошел сдвиг в самой системе Мироздания. Бог тьмы провел пальцами по своим вновь отросшим волосам, словно сотканным из тончайших лучей лунного света, отливающих перламутром, и чуть мечтательно улыбнулся в пространство. Значит, Бальдр тоже жив. Что ж, быть может, стоит нанести ему визит?
Хёд с трудом отыскал в захламленной квартире расческу и более-менее приличную одежду. Раньше его не особо заботил собственный внешний вид, он был слеп, в конце концов.. Но теперь, став полноценным членом социума, нужно было соответствовать общепринятым стандартам. На первых порах, по крайней мере.
Придирчиво осмотрев себя в зеркало, он удовлетворенно кивнул. Не имея определенных понятий о красоте, темный бог, тем не менее, с помощью опыта своей человеческой половины смог подобрать себе более-менее приемлемый наряд. Он состоял из черного пуловера с золотыми вставками принта с V-образным вырезом, темных узких брюк и тяжелых армейских ботинок. Довольно непривычно, как на взгляд бога, привыкшего к своей безразмерной и бесформенной черной мантии, ну да ничего, в будущем, может, ему еще и понравиться так одеваться. Длинные волосы же Хёд по старой привычке оставил распушенными, лишь у висков заплетя две маленькие косички – чтобы не лезли в лицо, а остальную массу зачесал назад.
Удостоверившись, что теперь с внешним видом все нормально, бог тьмы подошел к самой темной тени в квартире, коснувшись ее и чуть потянув на себя. Тень послушно последовала за его пальцами, как бы «растянувшись», оторвавшись от стены. Как-то странно усмехнувшись, Хёд отпустил ее, тут же шагнув вперед, в стену. Но не врезался в нее, а растворился, предпочтя обычной телепортации хождение по теням, ориентируясь при передвижении на внутренний компас, сейчас настроенных на брата.
Спустя пару минут и целый калейдоскоп различных изображений, что темный бог с превеликим удовольствием рассмотрел во всех подробностях, его взору предстала комната, выполненная в пастельной, довольно изысканной гамме. Мебель и обстановка была сделана под старину, а наметанный взгляд начинающего композитора первым делом зацепился за пианино, впрочем, ненадолго – в комнате происходили вещи гораздо интереснее. Если бы Хёд не был богом греха и не будь он уверенным в своей духовной связи с братом, он бы не поверил в то, что сейчас предстало его взору. Богу тьмы пришлось потратить несколько мгновений на борьбу с собой, чтобы задавить ярость, что гремучей змеей, свернувшейся в груди, подняла плоскую голову и зашипела, скаля пропитанные ненавистью зубы. Та, пусть и нехотя, но подчинилась, убрав свои ядовитые когти из его сердца – и только тогда он решился выйти из тени.
— Так-так-так, и что тут у нас? Бог невинности, да еще в столь компрометирующем виде.. Кому расскажешь – не поверят. Я был.. Лучшего мнения о тебе, Бальдр. Локи даже в расчет не беру – я ничуть не удивлен подобным поворотом событий с его стороны, это было ожидаемо еще с прошлых ваших.. Разов, — узкий разрез безучастных губ, резкие линии скул, запечатлевшие забытый облик красоты древнего бога. Хёд смотрел куда-то мимо парочки богов, туда, где за прозрачным озером стекла висели картины.
Сам бог тьмы сейчас стоял на границе света и тени – касаясь его кожи, резкий белый свет смягчался, размывался, лаская его фигуру молочно-бледным туманом – таким расплывчатым и дрожащим, что казалось, будто смотришь на него сквозь слезы. В аметистовых глазах, то и дело вспыхивающих янтарным светом, не было ничего. Даже их золотистый оттенок, всегда ассоциирующийся с чем-то солнечно-теплым, имел блеск вовсе не солнца, а.. Золота, холодного металла.