Бельгия встретила новый 2014 год безликой, угнетающей серостью; внезапное потепление под конец декабря превратило все окружающее в блеклую влажную заурядность, - это, впрочем, было наказанием всем европейцам. То была несостоявшаяся зима.
Однако, 6 января тучи, непрерывно висевшие над Брюсселем, вдруг заметно потемнели. На серый асфальт потихоньку начали опускаться пушистые снежные осадки. Постепенно все вокруг накрывало тонкой белой пеленой. Верхний город — грязный, замусоренный, суетный, как будто сбавлял темп и очищался. Движение снега всегда  замедляет время.
Снег был как нельзя некстати.
Бумага альбома хоть и медленно, но уверенно намокала. Артур Мертенс, студент-третьегодка брюссельского Колледжа Искусства и Дизайна, платил за дизайнерские принадлежности слишком много, чтобы поступать настолько опрометчиво. Эскиз можно будет закончить и позже. Он закрыл альбом и поднял кудрявую голову, припорошенную снежинками, чтобы еще раз внимательно окинуть взглядом церковь Св. Катерины. Так он старался запечатлеть в памяти как можно больше деталей этого дряхлеющего, но не менее величественного представителя архитектуры умирающего католицизма. На фоне постепенно белеющего окружения эта заброшенная церковь угрюмо выделялась, создавая гнетущее впечатление. Стены её, некогда отличавшиеся белизной, теперь приобретали черный налет, похожий на сажу. В сочетании с готическими её элементами, это создавало более чем мрачную картину.
Артуру нравилось это место — именно потому, что оно являлось ярким примером современного декаданса. 8 января 2012 года из-за малочисленности общины и дефицита бюджета в церкви была отслужена последняя месса. Её закрытие, поразившее прихожан только после прогремевшей новости о намерении организовать в ней крытый рынок, и обратило внимание Артура на данную постройку. Конечно, он всегда знал о её существовании, но только теперь она представляла для него какую-то ценность. Было что-то странное в этом человеке — его эксцентричность не являлась данью моды или позы; запустение, разрушение, умерщвление — все это казалось ему особенно привлекательным. Из артистичных натур, подобной этому юноше, нередко вырастают выдающиеся деятели искусства.
Он, впрочем, был далек от таких дерзаний. Сейчас он думал исключительно о том, чтобы запомнить и перенести архитектурные детали на очередной из множества эскизов. У него была отличная память и та особая внимательность, необходимая художникам; проблема заключалась в его непомерной любви к этому строению — каждый раз оно как будто обрастало новыми, неопознанными элементами. Любое восхищение способно сделать нас чуточку слепцами.
А этого человека восхищало многое — он был истинным творцом.
В небольшом сквере напротив, где он и делал свои зарисовки, людей почти не было. Это было утро понедельника, и те редкие прохожие, что на короткие мгновения оказывались в поле зрения, также становились объектом наблюдения молодого художника. Люди представляли для него особый интерес. Его внимательность сделала его способным читать человеческие лица — талант, несомненно, полезный; кроме того, по походке или жестикуляции можно угадать не только настроение человека, но и его последующие действия. Язык тела — тонкий опознавательный механизм, и читать с его помощью те или иные признаки было весьма занимательно.
Именно поэтому некий субъект, каким-то образом застигший Артура врасплох, заставил его приковать к себе взгляд. Сам по себе субъект оказался достаточно живописным — серое кашемировое пальто не по сезону дополняли темные джинсы, заправленные в темно-коричневые берцы. Он шел уверенным, размашистым шагом, выдающим натуру самоуверенную и резковатую. Однако тем, что действительно заставляло удивляться, было другое. Сначала Артур решил, что ему показалось, но приглядевшись, он с недоумением отметил самую занятную деталь — субъект, будто играючи, размахивал полуметровым красным болторезом. Зрелище это было более чем странным, но упорная стремительность, исходящая от этого человека, не оставляла сомнений в том, что дело его не терпит отлагательств и является определенно крайне важным.
Этим делом, к примеру, мог быть какой-нибудь акт вандализма.
Если бы субъект сейчас подошел к бентли, припаркованному на пересечении пл. Сент-Катрин и пл. Самеди, и, замахнувшись, разбил тем самым болторезом лобовое стекло, это, пожалуй, выглядело бы вполне естественно. Артур отличал таких ребят с полу взгляда. В них всегда есть что-то дикое, первобытное. Этот напоминал хула.
Жаль, он был слишком далеко, и рассмотреть его лицо было невозможно. Этому мешал и снег, поваливший с новой силой. Впрочем, даже этого расстояния, как оказалось, было недостаточно, чтобы любопытство Артура осталось незамеченным. Субъект, будто почувствовав на себе чей-то пристальный взор, вдруг повернул голову в сторону  художника. Артуру почудилось, что он успел уловить смеющийся взгляд незнакомца.
Однако, что действительно поразило Артура — куда в итоге направился этот подозрительный человек. Похоже, этим днем бентли уцелеет.
Субъект пересек аллею и свернул вправо — к главному входу церкви. Это заставило Ментенса чуть ли не подорваться с места, впопыхах прихватив вещи, и двинуться в ту сторону, где скрылся неизвестный. Сделав значительную дугу, он в итоге оказался у величественного фасада.
У массивной двери входа никого не оказалось.
Артур мысленно посмеялся с самого себя. Ну и нелепая же мысль пришла ему в голову. Действительно, как будто здравомыслящий человек средь белого дня возьмет да и проникнет в официально закрытую церковь! Он пару раз оглянулся, надеясь обнаружить предмет его непомерного любопытства, и вдруг замер. Порыв ветра заставил поежиться; он же заставил дверь церкви тихо брякнуть.
На ней не было ни замка, ни цепей, которые там несомненно были раньше. Кроме того, дверь была выломанной — в этом Артур убедится чуть позже.
Это открытие немало его шокировало. Он удивился в первую очередь тому, насколько его предположения оказались верны. Это и поражало, и возбуждало только больше любопытства. Зачем он это сделал? Почему с такой неосторожностью? Какие цели он преследует?
Какова церковь изнутри?
Артур огляделся по сторонам, и, как будто по велению рока, поблизости никого не оказалось. Любопытство в конце-концов пересилило благоразумие и страх быть схваченным полицией: Ментенс торопливо двинулся ко входу.
___________________________________
Идея запечатать потерявшего контроль Тартара в закрытой церкви, где никто не сможет его обнаружить, пришла на ум Эребу. В сущности, это было единственно верным решением, ибо состояние Тартара после выброса оказалось не просто критическим — оно грозило опасностью абсолютно всему, что находилось в поле поражения. То, что с ним случилось, не поддавалось логическому объяснению. Однако Эреб был близок к пониманию.
Выброс энергии, совершенный Хаосом, повлиял на всех. Подпитка, которую они получили, привела к нестабильности и без того сложного механизма управления силами. Человеческое тело плохо выдерживает всякие подобные нагрузки. Тартар же, лишенный воли как таковой, и вовсе сорвался с цепи и, кажется, готов был поглотить сам себя. Состояние, в котором его обнаружили, было сродни произвольно открывающимся и закрывающимся черным дырам. К счастью, Эреб, силы которого могли бы посоперничать с силами Тартара, оказался способным противостоять этой неконтролируемой энергии.
Так Тартар был переправлен в Брюссель. Церковь Св. Катерины как нельзя лучше подходила для предприятия, запланированного Эребом и Никтой. Спрятать его до прихода отца, - ведь только он, в сущности, был способен навязать тому свою волю; спрятать так, чтобы никакой смертный и бессмертный не смог найти его и причинить какой-либо вред (или с большей вероятностью пострадать), - то был вполне достойный план, составленный, впрочем, на скорую руку.
В конце концов, это действительно сработало. За все это время не было ни единого прецедента. Это, впрочем, также доказывало и то, что Тартар стабильно нестабилен. Он не желал сдерживать свои силы — просто не видел в этом никакого смысла. Будь он чуточку сознательней, то давно бы выбрался из простой клетки, в которую его по необходимости заключили.
Но он просто не видел в этом никакого смысла. 
Как только Хайнц оказался готовым, ему тут же сообщили о печальной участи одного из его прямых отпрысков. То, что случилось с Тартаром, вполне можно считать катастрофой, нарушившей первому поколению немало планов. Поэтому освобождение Тартара стало первостепенной по важности задачей Хайнца.
Эта задача показалась ему даже забавной.
Медленно распахнувшаяся дверь церкви заставила Хайнца обернуться на её унылый треск, - и Артур в тот же миг запечатлел в памяти лицо этого человека. Люди с такими лицами сами выбирают, запомниться им или нет. Их особая мимика в сочетании с правильными, но холодными чертами лица, могла бы оставить неизгладимое впечатление точно так же, как и не оставить его вовсе. Такие люди умели, если нужно, сливаться с окружающими.
Артур знал такие лица. У него в друзьях были актеры.
- Хэй.
Голос незнакомца раздался эхом по высоким сводам полупустой церкви. Таким же эхом прозвучал опустившийся на потрескавшийся пол старый замок с цепью. Замок был явно перебит.
Повисла тишина.
Изнутри церковь казалась еще более заброшенной, чем снаружи. Все здесь носило признак запустения и угнетающей безжизненности. Здесь почти ничего не осталось, если не считать длинные скамьи, сдвинутые ближе к стенам; и везде бог знает откуда взявшиеся листья, припорошенные толстым слоем пыли. Когда-то здесь была великолепная роспись, но теперь все потрескалось и выглядело ущербно.
Артур испытывал трепетное благоговение.
- Хэй... - неуверенно отозвался он в ответ, плавно прикрывая за собой тяжелую дверь — ветер усиливался, и дверь поддалась с трудом, - прости, что так врываюсь, но...
Это прозвучало так, будто Ментенс как минимум проник в чужой дом. Его самого позабавила эта мысль, и он, улыбнувшись, продолжил более уверенно:
- ...Ты ведь не из коммунальной службы, так? 
- А что, не похож? - деловито поинтересовался незнакомец, не отрывая от собеседника взгляда смеющихся глаз. Он покрепче сжал болторез, будто тот должен стать прямым доказательством его причастности к той самой службе.
Странно, что при этом лицо его не выражало совершенно никаких эмоций. Однако было что-то, показавшееся Артуру очень знакомым. И если бы он был способен анализировать самого себя настолько же хорошо, насколько и других, то он нашел бы в этом человеке незримое сходство с ним самим — оба были невыносимо любопытны.
Хайнц же, напротив, отметил это сразу. И если бы кто-то был способен ему понравиться, то этот кудрявый художник, пожалуй, стал бы одним из тех несчастных.
- Я, конечно, не должен лезть не в свое дело, но ты не боишься, что тебя сейчас просто затолкают в полицейскую машину и отправят в участок?
Собеседник с трудом сдержал смех:
- Серьезно? Чувак, мы здесь не банк грабим. Это убогая церквушка, отлично подходящая для местных сходок.
Хайнц отпустил болторез и достал пачку сигарет. Ему показалось любопытным устроить небольшой спектакль, раз уж попался такой занимательный зритель.
Он никогда не испытывал потребность в курении. Но всегда носил при себе пачку как будто именно для таких случаев. Его бесноватый вид должен был провоцировать агрессивное впечатление и восприятие; сигареты это впечатление только дополняли. Но, как ни странно, курение способно повлиять на восприятие совершенно противоположным образом: создав впечатление внешней расслабленности и, соответственно, безобидности.
Безобидный Хайнц. Почему бы и нет.
Артур отметил, что акцент этого человека весьма нетипичный для этих мест. Все в этом субъекте было для него нетипичным — он списал это на иностранную принадлежность. Кроме того, это его «мы» заставило призадуматься и вспомнить, что теперь Артур в любом случае являлся неким подобием соучастника этого занятного преступления.
Он расслабился.
- Слушай... А я бы мог сделать несколько эскизов пока? Просто вряд ли еще такая возможность возникнет.
- О, так ты художник, - отметил Хайнц многозначительно, шагая навстречу собеседнику, - ну-ка покажи.
- Да ничего особенного, - Артур лукавил — как лукавил бы любой на его месте, но уже доставал альбом с эскизами, которые даже в сыром виде смотрелись весьма впечатляюще, - здесь почти все — сплошная архитектура.
- И прекрасно.
Подойдя к собеседнику сбоку, Хайнц бесцеремонно обхватил его за шею и вальяжно навалился на него, заглядывая в альбом. Артур, несколько опешивший от подобной наглости, все же предпочел ничего не говорить и просто терпеливо листать страницы, демонстрируя свои работы.
- Зашибись, что тут еще скажешь, - после недолгого молчания произнес Хайнц, - а это где?
Взгляд его был совершенно бесстрастным, если не равнодушным. Он продолжал дымить. Впрочем, пару раз он все же посмотрел на этого бестолкового юношу. Интересный был типаж.
- В старом городе, - Артур не спешил переворачивать страницу, где была изображена живописная площадь с различными старыми лавочками и кучей снующих туда-сюда людей, - знаешь, у «Писающего мальчика», я там...
Он умолк, с удивлением почувствовав у себя на шее холодные пальцы незнакомца.* Искоса на него взглянув, он увидел все тот же безучастный взгляд, устремленный в эскиз. Пальцы, впрочем, опускались к ключицам прямо сквозь толстый ворот свитера.
- Ты не мог бы...
- Расслабься, мне просто холодно.
- Ну, знаешь, я тебе не грелка.
Хайнц перевел на собеседника внимательный взгляд. Это почему-то стало неожиданностью для Артура — он зачем-то поежился; виной тому, пожалуй, была усилившаяся хватка все тех же ледяных пальцев.
Или что-то другое?
Он вдруг почувствовал какую-то непомерную слабость. Что-то внутри словно сковало его, он не мог пошевелиться. Хайнц с равнодушием наблюдал, как забегал взгляд темных карих глаз. Весьма говорящих, весьма страстных. Ужас, озаривших их выражение, показался Хайнцу привлекательным.
Все тело Артура онемело — он пытался, но просто не мог высвободиться из необъяснимого капкана. Альбом небрежно выпал из дрожащих рук.
Выбросив сигарету, освободившейся рукой Хайнц обхватил Артура за такой же дрожащий подбородок. Из глотки художника стал вырываться прерывистый, жалобный хрип.
- Больно, знаю. Потерпи, - почти ласково произнес Хайнц. Он выглядел весьма сосредоточенным.
Его наполнял жар. Странно, что человеческая энергетика настолько горячая. Это, впрочем, было как нельзя кстати. Пальцы постепенно теплели. И скоро всё прекратилось.
В какой-то момент Артур безвольно повис на руках Хайнца. Тот сразу же опустил его на деревянную скамью и сделал глубокий вдох. Все тело приятно кололо. То, что он надеялся сегодня провернуть, требовало слишком значительных затрат. Очень удачно ему подвернулось это молодое и крепкое тело.
Он сжал кулак и после медленно разомкнул пальцы — импульсы, озорно вспыхивающие по его воле — незаметные человеческому глазу, - как будто пропитаны были молодым художником. Он оказался достаточно вкусным.
___________________________________
«Саркофаг» находился в подвальном помещении церкви. Сплошная темнота, холод и сырость делали это место достаточно мерзким. Оно, однако, прекрасно сыграло свою роль. Заставленный коробками, ящиками и прочим никому не нужным гниющим хламом, саркофаг был надежно скрыт от посторонних. Это был массивный каменный гроб, созданный явно на заказ и наверняка стоивший значительную сумму денег. Надвинутая сверху такая же каменная плита должна была отгородить от возможных любопытных нечто, находившееся в гробу вот уже целый год. Лишь только оказавшись рядом, Хайнц ощутил что-то весьма занимательное — это было одновременно и знакомое, и незнакомое чувство. Что-то внутри саркофага издавало родную для него энергию, но в человеческом восприятии это было что-то за гранью, - что-то, что ему никогда не приходилось испытывать.
Плита поддалась с потрясающей легкостью. Не потому, что она была ненадежной и легкой, а, быть может потому, что запечатанный в ней Тартар подсознательно догадывался о желании Хаоса, оказавшегося теперь совсем рядом; и потому способствовал исполнению этого желания. 
Хайнц включил небольшой фонарик и осветил им лежавшего внутри гроба человека. С виду ничем не примечательный, он, однако, являлся ценным образцом мертвенного величия. Весь пропитанный какой-то незаметной, но ощутимой темной материей, он будто выжидал — сном это назвать было трудно. Безликий, бесстрастный, пустой, - он представлял собой прекрасный экспонат, достойный применения.
Приветствие оказалось слишком неожиданным. Не прошло и мгновения, как Хайнц ощутил то, о чем ему говорил Эреб. Незаметная темная вспышка разверзлась из ничего: острая, режущая боль пронзила ладонь. Опустив на неё взгляд, Хайнц обнаружил, что пальцы его начинают рассыпаться, словно стеклянная пыль.
Кажется, его были слишком рады видеть. «Какая своеобразная любовь».
Другой рукой он сжал лежавшему лоб. Несколько мгновений потребовалось для того, чтобы резкий толчок выбросил его куда-то вглубь, за пределы его столь ограниченного тела. Боль в тот же миг исчезла; исчезла и церковь, и гроб, и тело, в котором бушевал Тартар.
То было тихое, безликое и пустое место. То и был сам Тартар.
Хайнц никогда не проделывал этот трюк, но он почему-то знал, что у него все получится. Не могло не получиться. Толикой сознания он понимал, что все еще держится за этот холодный безжизненный лоб. И что рука больше не рассыпается, а начинает невыносимо медленно, но все же восстанавливаться.
Однако сейчас все это было не важно. Сейчас его окутывало бесформенное ничто. Здесь не было цвета, но в то же время это были тысячи цветов, соединенные в одну непостижимую консистенцию. Туман, дымка, какая-то бесплотная материя — нечто невообразимое, но почему-то показавшееся ему уютным.  Словно он уже бывал здесь когда-то очень давно.
Словно он вернулся в покинутый дом, который сам когда-то отстраивал с особой любовью.
Проекция, возникшая так же из неоткуда, не удивила его. Он увидел в ней свое отражение — немного искаженное, но почти достоверное; похоже, Тартар пока не был способен проявить себя даже частично, поэтому вникал в непосредственную волю вторгнувшегося в него Хаоса. - Заговори. Я хочу тебя услышать, - промолвил Хайнц, не издав ни звука.
Его отражение некоторое время безмолвствовало. После паузы он услышал:
- Как?
- Вернись в сознание тела.
Отражение будто сделало усилие — это выглядело достаточно странно. Бесплотная кожа того, другого Хайнца начала пузыриться и лопаться, производя заметные, жутковатые метаморфозы. Однако в следующий момент былое отражение стало все больше походить на человека, лежавшего в каменном гробу. Спустя какое-то время на Хайнца глядел некий Джеймс Рочестер. Так было куда удобней.
Все вокруг стало темнеть. Было ли то волей Хаоса или же Тартара — сложно было понять. Сейчас они представляли собой одно целое. Одна воля на двоих — это было знакомое, приятное воспоминание.
- Ты знаешь, чего я желаю, - продолжал Хайнц, - ты должен освободить его волю.
Волю Джеймса Рочестера.
Волю Бездны.
Всё то, что имеет мотивы.
- Когда? - прозвучал безучастный чужой голос.
Хайнц закрыл глаза.
«Немедленно».