Ей до сих пор с трудом верилось в то, что Тартар отпустил её.
Хотя ощущения в собственном теле и там, где раньше была душа, а после встречи с Бездной остались жалкие ошметки, ясно говорят о том, что лучше бы он её убил. Может, сама Бездна решила, что наградила её (за что - за упрямство?), поделившись с ней частичкою себя? Единственный плюс этого в том, что Стикс смогла самостоятельно выбраться из окутавшей её тьмы и благополучно свалиться на пол, проехавшись по нему носом, в номере всё того же отеля, который сейчас показался почти родным. Стикс наверняка бы очень обрадовалась тому, что этот кошмар закончился, но неожиданно обнаружила, что радоваться не выходит. Она долго прислушивалась к своим ощущениям и поняла, что у неё вообще не выходит ничего почувствовать. Она ощущает тяжесть своего тела, струящуюся по нему боль, собственные лениво-вязкие мысли и всё еще слышит приглушенные крики бездны, так ярко они впечатались в её память, но вот разозлиться, заплакать, впасть в уныние и далее по списку у неё не выходит. И по этому поводу она тоже не может расстроиться.
А еще, сосредоточившись, она поняла, что можно почувствовать, как по венам стремительно бежит смешанная с её кровью тьма. В обычном состоянии Стикс бы испытала отвращение и дала священному ужасу поглотить себя. Но сейчас она была в состоянии только делать выводы, чем и занялась. Некоторое время ушло на то, чтобы избавиться от звона в ушах, принять более удобное положение, усевшись на пол голым задом и прислонившись осторожно своей истерзанной спиной к кровати - влезть на ложе, на котором покоятся останки её виолончели, сил не было.
Некоторое время она сидела в тишине, прикрыв глаза и отмечала, что никто не сбежался на устроенный ранее шум. Впрочем, боги, если захотят, могут что угодно делать незаметно. Так что на этой проблеме она не стала зацикливать внимание и стала, стараясь шевелиться как можно меньше, осматривать своё тело.
Дыра в животе уже не радовала глаз, и тяжело понять из каких соображений Тартар исцелил её, пускай и несколько криво. Кожа на руках и на ногах выглядела удручающе - словно кислотой облили, и Стикс даже на секунду показалось, что она продолжала тлеть. Тряхнув головой эту мысль она отбросила, она все же божество, и регенерацию никто не отменял, хотя и существовала вероятность того, что циркулирующий по организму мрак, отвергаемый её телом как субстанция непривычная, несколько замедлял процесс. В волосах кровь, на теле она же. Помимо крови - синяки, ссадины, бог знает откуда взявшиеся порезы и к ним прилагаются, судя по ощущениям, несколько переломов - особенного внимания заслуживали её ребра, из-за которых дышать было как-то не здорово, и левая рука, безвольно висящая и болезненно реагирующая на даже незначительные движения. И щепки, оставшиеся после падения на виолончель, застрявшие в её спине. Она всерьез задумалась над тем, как это всё вынимать.
Потом она подумала, что кровь её испорчена и почти наверняка потеряла свои свойства, так что придется для клятв использовать угасающий источник. Раньше бы она испытала досаду, но сейчас только, морщась, пожала плечами и восприняла эту мысль равнодушно. Она бы и к состоянию своей тушки отнеслась с безразличием, но боль игнорировать не получалось.
После некоторого времени, проведенного в раздумьях, она осознала, что воспоминания её на месте. Как и цели, убеждения, черты характера и... инстинкты. Ранее они были заглушены чувствами и Стикс о их наличии даже не подозревала, искренне веря, что они где-то в спячке. Теперь, кажется, придется полагаться на них и действовать, периодически задавая себе вопрос "А как бы поступила Стикс?". Почему-то она решила, что так будет правильно, а еще вдруг осознала, что Стикс без её чувств - это не Стикс.
- Значит, мне нужно новое имя, - решила она, и провозгласила о своем решении, облизнув губы, на всю разгромленную комнату. Комната скорбно молчала.
Мысленный процесс потихоньку набирал обороты и думать стало немного легче. "Джейми... Джейми была человеком и чувствовала еще больше, значит, я не могу быть ею", - решила она, покачивая головой, как бы отвергая этот вариант - "Значит, я всё еще Стикс. Номер два" - с фантазией всё те же проблемы и она это осознает.
Она делает попытку подняться, что удается плохо, потому что колени предательски дрожат, а тело отзывается болью. Она терпит это не для того, чтобы доползти до ванной или хотя бы выглянуть в коридор и позвать на помощь, она ищет выпивку - алкоголь должен быть в каждой уважающей себя дешевой гостинице, тут обязательно должен быть мерзкий на вкус, опасный для здоровья алкоголь. Так как её здоровью и так нанесен серьезный урон, она уверена - хуже не станет, а потому без всяких сомнений вливает в себя мутное содержимое бутылки с потертыми опознавательными знаками.
Это таки был алкоголь.
Самое мерзкое пойло из всего, что ей когда либо доводилось пробовать.
Она надеялась, что выпивка заставит мир засиять всеми цветами радуги и поможет хоть немного забыть о боли, но катящийся по направлению к желудку огненный ком только хуже сделал. Она кашляет, жидкость течет по губам, а сама Стикс вновь плюхается на пол и, сделав глубокий вдох, продолжает давиться этой дрянью.
Ей больно, невкусно, она устала, но не может заплакать или хотя бы зло ударить изуродованным кулаком по полу. Она не может ничего и вспоминает, как жалела Тартара.
Очень хочется курить.
Мир предстает перед ней не в самом приятном свете и она отмечает, что хоть что-то в этой жизни не меняется и своего пессимизма она не лишилась. Разве что теперь её неутешительные выводы не могут опечалить.
- Бедная, бедная я, - произносит она в безмолвный, покареженный потолок, не испытывая к себе жалости, но отчетливо понимая, что только бедной и несчастной её сейчас назвать и можно. Она утирает губы более менее здоровой рукой и выдыхает.
В голове более менее ясно, но она не может понять, чего ждет. Только все инстинкты тихо воют о том, что что-то будет, и лишь бы это не было триумфальное возвращение Бездны, которая решила закончить трапезу.
Или было.
"Лучше бы он съел меня", - решает она и сейчас её эта перспектива не пугает. Богиня ужаса перестала быть вместилищем страха.
Её "дети", её вырощенные в собственном теле кошмары ощутили это гораздо раньше неё. И ускользнули. Она знала об этом, но сейчас Стикс не в том состоянии, чтобы бегать за ними в сгущающейся тьме. Не сразу приходит осознание, что темнота сейчас не имеет к Тартару никакого отношения.
- Ночь, - констатирует она и глядит на свои лишенные местами кожи и разноцветных резинок пальцы. Был бы тут кто почувствительнее, чтобы поплакать над потерявшимися напоминаниями.

Она могла бы просидеть еще очень долго, размышляя над удивительным фактом того, что Тартар мучил её весь день. Или она весь деть отходила от радостей встречи с ним. В общем, с ощущением течения времени явно что-то не так. Либо это вина Бездны, либо у неё появилось еще одно отклонение, помимо проблем со сном и памятью. А может время вообще шло правильно, просто было так много боли и ненужных размышлений, что она благополучно обо всём забыла... Только не о самом неприятно.
Но её, во всяком случае, отвлекли. Причем из некого подобия транса её вывело громко и недовольно высказанное заявление, которое любую другую даму заставило бы залиться краской и обозвать говорившего, в лучшем случае, хамом. Только вот Стикс и в обычном своём состоянии не отличалась умением горячо краснеть по любому поводу, да и с непрошеным гостем она была согласна - душок стоял тот еще. Кровь, мясо, некачественная выпивка... и мрак. Её не покидает мысль, что ей придется свыкнуться с последним запахом. Спустя пару мгновений она думает, что обвинение в хамстве может показаться довольно обидным, а обижать одного из старших богов - не самая лучшая идея, в этом помог убедиться опыт, от которого раны не скоро еще заживут.
- Здравствуй, купидон, - произносит она, пытаясь казаться дружелюбной, но на лице - гримаса боли, а и без того не слишком теплый голос окончательно потерял эмоциональные краски, - Прости, я не в том состоянии, чтобы предаваться любовным утехам, - в конце концов, зачем еще Эросу приходить? Он должен был понять, что вербовать её затея бесперспективная, а никаких общих дел у них не было. Или её память снова играет с ней злую шутку?
Несмотря на явно непонятый намек (не хочется ей, чтобы кто-нибудь видел её в столь удручающем состоянии), Эрос никуда не уходит. В первые секунды она вообще решает, что блондин ей почудился - слабо верится в то, что можно повстречать двух из самых-самых в столь короткий промежуток времени, но сколько бы она ни терла глаза, герой-любовник пропадать не спешил.
После того, как он поделился сигаретой, она подумала, что всё не так уж и плохо. Забыла поблагодарить, правда, и жадно затянулась. Потом осознала, что сигареты действуют на неё так же, как и алкоголь - то есть, никак, но снова не смогла расстроиться и просить отобрать у неё курево не стала.
Она курит сосредоточенно и молчаливо, изредка болезненно морщась, и очень некультурно игнорирует существование Эроса в рамках её Вселенной. Запоздало она соображает, что может быть и с Бездной это сработало. Пока ты не обратишь на себя внимание Бездны, она не станет на тебя смотреть. И делать другие, не слишком приятные и местами постыдные вещи. А она произносила вдохновенную речь, распиналась, потом чуть ли не разрыдалась от жалости (!) к Тартару, в общем, делала всё для того, чтобы превратиться в симпатичную звездную пыль, но Бездна её почему-то не убила.
Глядя на свои обглоданные пальцы она вспоминает встречу в ресторане и, холодно усмехаясь, спрашивает у себя, не является ли это проявлением дружелюбия в представлении Тартара? Может, в минуты вызванного болью безумия ей правильно казалось, и это было что-то вроде попытки ухаживания?
А потом она смотрит на Эроса, прямо на него, но смотрит прохладными глазами рыбы, и в эту секунду сама кажется похожей на рыбу, поблескивающую уцелевшей чешуей. И качает головой, но слова её идут вразрез с отрицательным жестом:
- Если уж как-то эту дрянь, - указывает взглядом на бутылку, - нашла, то и встать смогу, наверное, - но сама она в этом не уверена ни капли, потому что её тело будто плавится.
А создания внутри неё, перебирающие её изнутри прозрачными плавниками, они беспокоятся, копошатся и шепчут тысячами уродливых голосов. Они потеряли свою пищу, но тут, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, такой живой и пахнущий самыми разнообразными чувствами Эрос. Они тянутся к нему, а Стикс скрючивается, старается изо всех сил удержаться их внутри себя и произносит:
- Советую тебе уйти или поставить какой-нибудь блок, потому что мои "дети" голодны, очень голодны, и твоей психике конец, если позволишь им угоститься, - может показаться, что она несет бессвязный бред, и голос её слишком тих и холоден для того, чтобы передать чувство надвигающейся угрозы, но она знает, о чем говорит. И это знание не вызвано вливанием алкоголя в больших количествах за неприлично короткий срок, тем более, он всё равно на неё не действует. Она уже знает, что от дорогого угощения откажется, и это не то, что ей сейчас нужно.
Облизывая губы, она спрашивает:
- Скажи, как у тебя с восприимчивостью к ядам?
По её расчетам, уже просто поделив с ней сигарету, он скончался бы около четырех раз, будь человеком. У неё не было злого умысла, но после встречи с Тартаром на её коже невероятное количество не самого безобидного еда.
Она думает о том, правильно ли будет после такого количества почти угроз попросить у Эроса о помощи, но сама она точно не сможет себе помочь, а больше на горизонте нет ничьей светловолосой макушки, потому она плюет на всё и обращается к нему:
- Беру свои слова назад, я не думаю, что смогу встать. Но мне очень нужно достать щепки из спины, и в ванную. - слова "пожалуйста" она не произносит, но её намека не понял бы только Тартар.
Наверное, у Эроса другие планы. Наверное, он хотел поболтать или, судя по заготовленной бутылки, напиться, но Стикс коварно всё испортила. Хочется верить, что он всё-таки не божественный дурачок, а только косит под него иногда, и сам соображает, что не выйдет беседы с изодранной девицей.
Еще она думает, что можно было бы посмеяться над богом любви в образе заботливой медсестры, но обнаруживает, что не помнит, как это делается. В этот же момент она предполаает, что её смех будет похож на противный скрежет и решает, что лучше бы не пытаться изобразить веселье.
Накатывает осознание.
Ей придется изображать.
Делать то, чего она не любила. Но сейчас Стикс вообще не имеет права оперировать понятиями "люблю - не люблю" и иже с ними.
В ответ на свои мысли она вновь качает головой и морщится от тихого звона в ушах. В какой момент она ударилась головой? Когда билась о стены или о потолок?

И саму Стикс, и то, чем она стала, побывав в человеческой шкуре, никогда особо не волновала материальная ценность вещей. Она равнодушно относилась к золотым копям, но какая-нибудь бессмысленная безделушка могла показаться ей очень ценной.
Ей нравились вещи, ценность которых определяют люди. В которые они вкладывают свои чувства и особый смысл. И она тоже пыталась так делать.
Она не знает, будет ли продолжать искать ценность мелочей, но дороговизну прикида Эроса и выкуренной сигареты она оценить по-прежнему не в состоянии.
Но даже в самом скверном из физических и душевных состояний она способна оценить его поступки. Эросу наверняка не очень хочется ей помогать, он до сих пор не объяснил истинных причин своего визита, он вполне мог бы свалить, но остался здесь. Остался здесь и поднял Стикс на руки. Она практически никак не среагировала на горячие прикосновения - давно привыкла к холоду своего тела и к тому, как он контрастирует с живым теплом - и продолжала бы не реагировать, пока попытки Эроса изобразить из себя благородного рыцаря не стали причинять некоторые неудобства. Он определенно старался быть аккуратным, но на теле Стикс слишком мало живых мест для того, чтобы не причинить ей ненароком боли. Она все еще не хочет окончательно заглушить эти ощущения.
Эрос действительно очень эмоциональный бог, а Стикс обнаруживает, что сейчас улавливает чужие эмоции гораздо ярче, и еще - они её притягивают, вызывая что-то вроде голода. Открытие любопытное и она понятия не имеет, что делать с этой информацией, так что продолжает просто наблюдать осторожно за богом любви. Тот определенно её не боится, но та часть Тартара, что в ней, вызывает некоторые опасения. Может, даже брезгливость.
И он всё равно её касается, хотя и отпускает без малейших сожалений и с заметным облегчением.
"Какие же цели ты преследуешь?", - спрашивает она мысленно, почти незаметно шевеля сухими губами. Эрос очень похож на открытую книгу, но местами эта книга написана на непонятном языке.
В какой-то момент она думает, что хорошо ничего не чувствовать - её гордость скончалась бы в муках от того, что Эрос за ней ухаживает. И как же давно её не носили на руках... В этой жизни, человеческой, только дед её еще малюткой таскал. А уж в божественной... У неё действительно большие проблемы с личной жизнью, но сейчас эта проблема потеряла всякое значение в рамках её вселенной.
Стикс съеживается от холодной воды, подтягивает колени к груди и кусает губы, но молит. Эрос и сам догадывается, что вода должна быть более теплой. А Стикс спустя некоторое время заметно расслабляется, потому что теплая вода хоть немного утешит её несчастные косточки и уж точно избавит от чудесных кровавых разводов.
ЧУДЕСНЫХ?
Она встряхивает головой, решая, что это передалось от Тартара, и пытается как можно осторожнее расплести то, что осталось от косы и слиплось от крови. У неё получается и она обходится лишь небольшим количеством выдранных волос.
Потом она принимается за щепки. Эрос как-то не догадался, что не помешало бы их вытащить, а Стикс не стала ему напоминать и попыталась сама вытащить те, что покрупнее и до которых она может добраться самостоятельно. Вот тут она не одержала ни одной победы и ей осталось только скрипеть зубами от боли.
Пока количество воды в ванне увеличивается и стремительно приобретает розовый цвет, она думает. Что ей делать с её истерзанной душой? Где найти самые важные части, если в собственной груди она чувствует лишь пустоту, черно-алую, болезненно тихую, извращенно переворачивающую и искажающую мир, жадно впитывающую всё, и настолько вязкую и ненасытную, что даже собственная боль, совсем недавно казавшаяся невыносимой, тонет в ней, затихает где-то на глубине? Пустота внутри Стикс тянется ко всему, а больше всего - к Эросу, потому что он очень близко и он полон до краев, переживаниями, чувствами, стремлениями... А потом пустота тянется еще дальше, за стены ванной, захудалого номера, на улицу, туда, где еще больше полных до краев и невероятно, восхитительно живых.
Она не знает, рвутся ли это наружу кошмары, или её собственная темная сущность, помноженная на всепоглощающий мрак Тартара, так реагирует.
Нужно сказать Эросу, чтобы он оставил её здесь киснуть, а сам проваливал, а то вдруг Стикс на него накинется, но она молчит. Молчит и слушает. И ловит каждое слово, каждый вздох и каждый жест. Её внимание слишком пристально, и похоже на голод зверя, но несет в себе явной угрозы и вообще хоть чего-нибудь, кроме пресловутой пустоты.
Её душа походит на выжженную степь, в которой затухают отсветы далеких пожаров. Она нервно сглатывает, вздрагивает словно от сквозняка и утыкается лицом в колени, обняв их тонкими руками. Она просто подождет, пока ванна будет полной, понежится немного в воде...
- Включи холодную, - хрипло просит она, считая, что охладиться не помешает, - и отойди подальше, - добавляет она, напрягаясь.

Эрос её не слушает. То ли он в себе очень уверен, то ли не слишком уверен в Стикс. Только за это его можно окрестить самовлюбленным ублюдком, что изрядно омрачает образ златокудрого купидона. Впрочем, Эрос и сам прекрасно справляется с замарыванием своего, возможно, с роду не бывшего добрым имени.
Спустя некоторое время она осторожно предполагает, что садизм Тартара - это некая семейная черта и во всех детях Хаоса она присутствует. Во всяком случае, этим можно объяснить то, что Эрос с будничным видом выдергивает из её спины щепки, не соизволив хотя бы предупредить и не обращая внимания на её лицо. Вроде бы он и помогает, а руки чешутся от желания его придушить.
Стикс пока успешно пресекает членовредительские порывы, уговаривая себя тем, что она не в подходящем для свершения кровавой мести состоянии.
Она бросает на бога любви влажный взгляд пустых глаз, задумчиво жует нижнюю губу и начинает тихо говорить:
- Я уверена, Тартар сделал многое, но то, что я пока обнаружила... Я ничего не чувствую. В смысле, тело всё то же, но вот здесь... - она проводит раскрытой ладонью по груди, чертя круг, словно бы обозначая края приличных размеров дыры в грудной клетке, - Совсем пусто. - сообщает она с видом растерянного ребенка, хотя сама растерянности не ощущает, а принимает случившееся как неизбежное. В конце концов, Тартар мог просто её убить. Он мог убить её даже после того, как выпотрошил её душу, но не убил.
Зачем ему её жизнь?
Стикс вновь на некоторое время замолкает и героически переносит процесс избавления от щепок, обводя задумчивым взглядом свои утратившие привычную мертвенную белизну руки и думает, что некоторое время не будет расставаться с перчатками. Эти странные ожоги даже не пытаются начать заживать.
Хваленая божественная регенерация, что с тобой стало?
Она качает головой, отгоняя вопросы и невольно пытается сосредоточить на Эросе. В нем кипит любопытство, и ни намека на беспокойство, он очаровательно безрассуден и отвратительно хитер. В нем очень много противоречий и все они делают его очень живым и более привлекательным для Стикс именно поэтому, а не потому, что он бог любви. Всё её естество тянет к этому мельтешащему очарованию чувств и жизни, и она снова содрогается, пытаясь вдохнуть это, ощупать скользящими по воздуху пальцами, впитать кожей.
В очередной раз качнув головой, понимает, что не получается, и хрипло выдыхает.
- Мне просто понравилось это имя. Не потому, что ты его носил, - сообщает она честно и продолжает, пытаясь придать голосу хоть какие-то интонации, но он звучит даже чересчур ровно, - Ты же не решил, что это было проявление особого отношения? Богиня ужаса не любила никогда и вряд ли встреча с богом любви сильно повлияла на это, - что-то вспомнив, она тихо ухмыляется розовеющей воде и продолжает, наверное, пытаясь быть строгой, - Грубо, кстати, использовать своё очарование на женщине, у которой за тысячи лет был только один мужчина. Кажется, тогда я задумалась над тем, что с моей личной жизнью всё хреново, - она сообщает обо всем этом с безразличием, как будто эти мысли посещали не её, и чувства одолевали не её - кого-то другого, за кем она наблюдала. Всё слишком стремительно от неё ускользает, и в голове начинают шевелиться подозрения того, ради чего Тартар оставил её в живых... Но присутствие Эроса отвлекает от размышлений, и это даже хорошо. У неё будет еще время подумать, раз Эрос не собирается закончить дела братца, хотя она и не подозревала его в столь коварных намерениях.
Он курит и кажется совершенно не замечает, что они устроили небольшой потоп. Стикс замечает и, подвинувшись, закручивает кран, предварительно всколыхнув неосторожным движением воду и застави её литься еще более активно.
- Кажется, когда-то я хотела стать летучей рыбой... Давно, - сообщает она зачем-то, наверное, слишком увлекшись выплескиванием ставших для неё ненужным хламом мыслей. Она была затворницей большую часть своей жизни и зачастую ей оставалось только думать, так что странных мыслей у неё очень много - даже с учетом того, что большую половину она забыла.
Но забытое обычно к ней возвращается. По дорожке из цветных резинок, по неаккуратным строкам, или какими-то тайными, неизвестными Стикс тропинками.
Её чувства вернуться так же? Или резинок и записей в тетрадях недостаточно?
Она запускает пальцы в свои волосы, понимает, что на голове кавардак полнейший и произносит:
- Мне нужно вымыть голову, наверное. Ты будешь любоваться процессом, поможешь или подождешь в более сухом месте? - но ответа она не дожидается и, сделав глубокий вдох, на какое-то мгновение уходит под воду с головой. Пытается себя отрезвить?
А когда выныривает, бросает взгляд на Эроса, отплевывается, трет пальцами глаза и спрашивает:
- Зачем ты здесь, бог любви? Не убивать, не вербовать... Не сердце же моё ты лечить пришел? Если всё-таки оно так, то ты опоздал - лечить нечего.

В ней вновь проснулась болтливость, но сейчас по крайней мере никто не собирается калечить её из-за приступов красноречия. Более того, Эрос кажется тоже настроен поболтать, или он просто поддерживает беседу, чтобы не позволить даже на минуту возникнуть тягостной тишине.
Стикс слушает его внимательно, вникая не только в слова, но и в интонации, да и просто словно бы впитывая кожей звуки его голоса. выслушав его тираду, она неловко пожимает плечами и не медлит с ответом:
- Наверное, это действительно плохо, если ты так говоришь. Я просто знаю, что во мне чего-то не хватает, но я больше не могу расстроиться, ощутить себя несчастной и прийти к выводу, что Тартар поступил со мной жестоко, - она быстро облизывает губы.
Она убирает с лица влажную темную прядь и продолжает:
- Я не думаю, что Тартар завидует, - она не может воспринять слова Эроса, как шутку и попытку утешить, да дать хоть какой-нибудь ответ на возникающие вопросы, - Он ставит себя выше чувств, так что не будет им завидовать, но... - она выдерживает небольшую паузу, подбирая слова - ей нужно сказать всё правильно, - Я уже не считаю, что он не чувствует совсем. Его чувства будто глохнут. - она не может толком ответить, откуда взялись такие догадки, и списывает всё на то, что оказавшись слепой и глухой в плане чувств, она невольно начинает понимать.
Стикс правда так увлеклась этими невнятными размышлениями, что избавления от очередной щепки она даже не заметила. Даже собственные физические ощущения отходят на задний план под давлением роящихся в голове мыслей и чувств Эроса, которые окутывают её вязкими волнами.
Он её жалеет, правда жалеет. И, кажется, он от этого не в восторге. Можно даже попробовать его утешить и заявить, что она не нуждается в объятиях и ласковом обращении, всё-таки обходилась без них как-то большую часть своей и божественной, и человеческой жизни, но как бы не наткнуться после таких откровений на очередной жалостливый взгляд золотых глаз.
Дивные у него всё же глаза... Наверное, не одна дама разомлела от плещущегося в них теплого меда. Ей кажется, что бог любви походит на медовую пахлаву - сладко, липко, и много не съешь, плохо станет. И сам бог, и то, что он собой олицетворяет в её понимании именно такое. Хотя она действительно знает о любви только с чужих слов.
Может, это и к лучшему.
Никогда она не пыталась представить воплощение ужаса и мрака, и так полубезумное, окончательно съехавшим с катушек из-за происходящих в организме химических реакций.
Эрос бросает на неё изучающий взгляд, Эрос говорит очень грубо, и можно было бы хоть попытаться покраснеть или прикрыть наготу, но какой в этом смысл, если он и так наверняка рассмотрел всё, что его интересовало?
- Значит, всё не так плохо, - звучит её бесцветный голос, - Но даже наличие всех необходимых отверстий не гарантирует наличия огромного количества поклонников и жажды их заводить, - в конце концов, большую часть времени она сама к себе никого не подпускала, отсиживаясь о темным углам в компании с каким-то очередным мелким увлечением. Она была девушкой довольно красивой, но совершенно по-своему, да и то всё это скрывалось под налетом пыли и детских страхов.
- Я догадываюсь. Зато вряд ли рыбам приходится волноваться о божественной войне, - сообщает она, и тут же думает, что у рыб в их рыбьей жизни много других проблем. Зато если умереть - то быстро, не мучаясь от совести, не теряя гордости и не особо страдая физически.
Ей не догадаться о том, что она завела мыслительный процесс Эроса. Сама Стикс всегда пребывала в объятиях беспорядочных мыслей и далеких, как прекрасные снежные королевы, достойные песен, грез, но сейчас всего этого добра в её голове рекордное количество. И мысли несут её всё дальше и дальше, а она удерживает себя в рамках суровой реальности, хватаясь за Эроса, его чувства и собственный голод до эмоций.
- А что еще? - вопрос купидона ставит её в тупик, потому что она всегда считала, что любрвь исцеляет сердца, временами беспощадно терзает, а разум вообще застилает вязким розоватым туманом. Вполне возможно, что она не совсем права, и личную беседу с богом любви можно рассматривать как возможность узнать что-то новое.
Она пытается усмехнуться в ответ, но бросает эту затею и задумчиво произносит:
- Впервые мне кто-то будет мыть голову, еще и в долг. Ты хочешь, чтобы потом, когда ты не сможешь за собой ухаживать, я тоже мыла твои волосы? - и тут же добавляет - Ты же не собираешься за это взять с меня слово присоединиться к Ордену? Прошу, не заставляй меня сейчас принимать серьезные решения.
На неё слишком много навалилось.
Она несколько расслабляется, чувствуя, что организм немного оклемался и хотя бы её кости начинают понемногу срастаться. Наверное, возможность быстро избавляться от серьезных повреждений - один из немногих плюсов божественного происхождения.
Расслабляясь, она невольно тянется к Эросу и делает глубокий вдох. От него идет тот же запах, что и в прошлую встречу. Но вместе с ним, с запахом сигарет, дорогой выпивки и красивых женщин, постелей на одну ночь и сладких улыбок, есть еще один.
Яблоки.
Почти незаметный, пьяный аромат. Запах познания, запах первого греха. Запах страсти и невинности. Стикс жадно вдыхает, и напряженная волна катится вниз по спине, и движения приобретают обманчивую мягкость,  и зрачки предостерегающе сужаются. А она облизывает губы и не может перебороть желание коснуться бога любви.
Тянет к нему изуродованную руку, но не позволяет своей сожженной коже соприкоснуться с ним. Мокрая, холодная ладонь замирает в нескольких миллиметрах от красивого лица.
- Бог любви, это всё твоё бесконечное обаяние, или я настолько голодна? - вопрошает она, глядя внимательно, изучая его черты пустующим взором.

Краткий и совершенно не выдающийся заплыв окурка она не замечает, а спустя некоторое время обращать на него внимание уже не актуально.
Эрос прячет взгляд, и она понимает, что не хочет этого видеть. И она понимает, что не может приказать Эросу смотреть на неё, потому что он вряд ли послушает, а если послушает, то она рискует прочитать в золотых глазах то, что её совсем не устраивает. Потому Стикс относится к его смятению с максимально возможным при данных обстоятельствах пониманием и скрывается в воде. От нахождения в ней жабры на шее начинают понемногу открываться, и обещают в ближайшее время раскрыться полностью.
Бог любви неожиданно откровенен. Ему еще более неприятно говорить о дражайшем родственнике, чем любоваться прелестями избитого тела Стикс, но он говорит. Сообщает совсем немного, но и это дает пищу для размышлений, которые валятся на её голову кучей кирпичей - болезненно, тяжело и много.
Сейчас лучше не думать.
Не о Тартаре.
Организм отзывается нервной дрожью.
Тело помнит, память еще долго будет хранить воспоминания, услужливо подсовывая картины произошедшего в самый неподходящий момент. Стикс не боится, не ненавидит и не испытывает обращения, но вот боль для неё не тень чего-то когда-то знакомого, она-то вполне реально и так просто её не покинет.
Эрос переводит тему, без конца болтает и явно не собирается никуда валить, а наоборот, активно принимается за дело. Вряд ли ему часто доводилось мыть комуто голову, а с такими косами он почти наверняка никогда не имел дела, но он честно старается.
Стикс только цедит тихо сквозь зубы, когда он неосторожно тянет темные пряди:
- Осторожнее, я слишком долго растила волосы, чтобы простить оборвавшего их бога любви, - и замолкает.
От происходящего попахивает идиллией - бескорыстный купидон заботится о несчастной, неспособной помыть себе голову, богине. Вот только картину портят плавающие вокруг окурки, розоватый цвет воды, и стремительно пускающая корни в разодранной душе Стикс пустота. Идиллия-то с душком.
Стикс вздыхает и не спорит.
Бог любви наверняка лучше разбирается в своей работе.
И всё же у Стикс были свои мысли по этому поводу, да и по любому другому. Любовь похожа на падение вниз головой, с плотно закрытыми глазами. Бархат слов и обволакивающая теплая темнота. Стикс дочь мрака, она сама мрак, и её черное сердце никогда не могло воспринимать любовь, как нечто светлое - если она и могла бы кого-то полюбить, то странной, уродливой любовью. Темной и совсем не похожей на яркую, простую и жизнерадостную картинку.
Очередной вздох срывается с тонких губ и она отгоняет эти мысли, ударяя ладонью по плотной поверхности воды.
- Думаю, когда война настигнет рыб, они её даже не заметят. Не успеют, - она откидывает голову назад и прикрывает глаза,- Боги сметают всё на своём пути мгновенно. - произносит она, и в голосе звучат отголоски прежней затаенной тоски и печали.
Ей было противно ощущать себя частью божественного племени.
А сейчас?
Она не знает. В кой-то веки ей не забыть о том, что она чего-то не знает. Потому что хочет знать, но уже не может.
Она может быть откровенной, еще более откровенной, чем разговорчивый бог любви, потому что она взирает на свои прошлые чувства с высоты собственного безразличия. Она вдруг осознает, что становится похожей на высокомерного Тартара - он ведь был почти горд тем, что пуст. Стикс решительно не хочет быть такой.
Богиня начинает говорить, не пытаясь спорить и не делая попыток закрыться. Она негостеприимно открывает болезненно скрипнувшую дверь, пропуская в оставшиеся от её души руины.
- Я бегу почти всё то время, что существую. Я бегу от богов, я бегу от самой себя, я же тоже бог, а еще я воплощение мрака, - она проводит ладонью по лицу, - Бежала, точнее. Думаю, даже не обремененная эмоциями я не пойму, как мне еще следовало поступить. Я не могла принять себя и других, я предпочитала скрываться ото всех за толстыми стенами. Мой тогдашний мир - это музыка и наблюдение за людьми. - она переводит дыхание и позволяет воцариться тишине.
Она никогда не смела показаться перед людьми такой, какая есть. Люди бы отвергли её, узнав её суть, так же, как она отвергла богов. И она играла, ей нравилось играть.
Тартар отнял у неё это. Не только чувства и часть её сущности, но и то, чем она жила. Её счастливые игры безумной отшельницы.
Девушка опирается о бортик ванны и впадает в состояние задумчивости, а потом изрекает:
- Я не знаю, какого рода услугу могу тебе оказать, - она забыла спросить, желает ли Эрос немедленного обмена любезностями или оставит возможность спросить со Стикс какую-нибудь глупость на потом, - Разве что... у меня свой дом есть, - произносит она, абсолютно уверенная, что мужчина, от которого несет десятками чужих постелей, вряд ли может похвастаться наличием своей собственной, - Я там редко бываю, и никогда не ночую в спальне, так что я даже могла бы выделить тебе комнату при необходимости. Это достаточно лично? - уточняет она, искоса поглядывая на Эроса.
Она не воспринимает слова про извинения всерьез. Эрос ясно дал понять, что с родственниками у него отношения напряжные и вообще никакие, так зачем ему за них прощения просить? Потому она и задумалась сразу, как вернуть долг.
Её тело исцеляет себя и почему-то от этого болит еще сильнее, а особенно невыносимо ноют сожженные руки, которые категорически отказываются лечиться, и боль превращается в злой смех. Она вдыхает полной грудью темную сторону бытия, она мелко дрожит, чувствуя, как её пальцы касаются кожи - теплой и такой же искрящейся жизнью, как всё в Эросе. Он - одна из самых ярких звезд, вот только что амур скрывает за этим сиянием, какие неприглядные тайны и глубокие темные ущелья?
Ей и раньше удавалось не обманываться внешней оберткой Эроса, а сейчас и вовсе на него реагируют только её тело и изнуряющий голод, бушующий где-то внутри. Её не обманывают эти медовые интонации, эта многообещающая сладость в голосе.
- Я чую подвох, - отвечает она и все-таки не сумев сдержаться проводит напоследок пальцами по его щеке, а потом одергивает руку и погружается в воду. Мыльная вода, разбавленная с грязью и кровью, неприятно щекочет жабры, и они смешно трепещут, а Стикс отфыркивается, больше походя на недовольную кошку, чем на человека-амфибию.
Она почти рыба.
Но она недостаточно рыба для того, чтобы плавать в бескрайнем море спокойно до самого конца своего серого и мерного существования.
- Ты хочешь оставить меня с кучей долгов? - вопрошает она, - Чего ты хочешь от меня, Эрос? Я не верю в твой бескрайний альтруизм и в то, что ты в силах легко справиться с влиянием Бездны, - наверное, такая прямота даже обидна, но Стикс никогда не отличалась особой тактичностью.
Забавно-то как - она не считает, что Эрос невинный ангел, пускай внешне очень похож и в него даже хочется поверить, но недооценивает его силу.
Сила бога любви в сладких речах и способности вызывать доверие. Он дипломат, а не воин - это понятно. Даже ей.

Эросу определенно пришлись по душе её волосы, то есть свою косу она растила. Но лучше бы ему быть поосторожнее, а то Стикс приходится морщиться и кусать губы, сдерживая желание высказаться и пообещать если не сломать купидону руку, когда она оклемается, то хотя бы сильно его укусить. Можно даже сейчас.
Она глубоко задумывается над тем, стоит ли показывать богу любви, что у неё есть зубы и она может ими воспользоваться. Наверное, это было бы очень неблагодарно - кусать того, кто согласился позаботиться о ней и её локонах.
Из раздумий её вырывает голос Эроса, который явно недоумевает. Купидон не может её понять, что неудивительно, они совершенно разные и было бы наивно полагать, что в них найдется какое-то сходство. Только то, что оба отказались от своей природы. Эрос отвернулся от своей семьи, наверняка разочаровав дражайших родственников, но вряд ли потому, что он устал от постоянной войны и мрака. Стикс отказалась от самой себя, но далеко не для того, чтобы привлечь к себе внимание.
Внимание богов - это последнее, что было ей нужно.
- Смотреть - это всё, чего я хочу, - отвечает она уверенно, - Смотреть и ни во что не вмешиваться, - сам собой с уст срывается вопрос, а полные красноватого тумана мыслей глаза обращают свой взор на бога любви, - Неужели я хотела так много? Кому мешала моя маленькая вуайеристическая идиллия?
Она не ждет ответа, просто потому, что не уверена, что у Эроса он есть. А если есть, то скорее всего ей он очень не понравится - скажет еще что-то вроде того, что нехорошо отсиживаться в стороне, когда в мире происходит такое. Как будто она это начала, и как будто она в состоянии это закончить. Стикс не героиня. Она тихий ночной кошмар, забытое всем миром создание, мир которого сузился до размеров маленькой хрустальной призмы, через которое она глядит на происходящее, как на далекую историю, полную приключений и кровопролитий, не имеющую к ней никакого отношения.
Гораздо проще сделать вид, что ты ни при чем, чем принимать сложные решения, последствия которых лягут на худые плечи тяжким грузом.
Доброта, сквозящая в улыбке Эроса, неожиданна. Кажется, он впервые улыбается искренне - этот жест определенно не является частью одному ему известного сценария.
- Ты похож на человека, который не уверен, что следующей ночью ему будет, где спать, - сообщает она прямо, - Это не тот дом, - легкое движение головой, - Мой дом не место, куда я возвращаюсь. Это место, где я скрываюсь, когда нет денег на отель. И я выращиваю там цветы, - пауза, - Пытаюсь.
Это режущее слух слово "скрываюсь". В конце концов, она скрывалась даже в своей божественной жизни.
- Можешь привести хоть десяток, лишь бы вы не трогали мои вещи. А вот за пьяных приятелей и воинственно настроенных врагов я дам тебе по ушам, - всё-таки отвечает она, дав Эросу высказаться. Ей самой будет интересно поглядеть, как она будет старшему "давать по ушам". Даст ли он ей это сделать, испытав муки совести за разгромленное жилище? Есть ли у него вообще совесть или давно атрофировалась, за долгие годы-то полной разврата и интриг жизни? Ясное дело, отсчитать бога любви, если он этому воспротивиться, не выйдет. Наверное, даже у Хаоса. Создатель всего наверняка спит (сли он нуждается во сне) и видит, как наказывает блудного сына.
Эрос отказывается от её предложения, но Стикс не намерена так легко сдаваться:
- Что ты тогда желаешь?
Даже захотелось на какое-то мгновение вскрыть черепушку купидона и поглядеть, о чем он думает. Мыслей там, скорее всего, полно. И все шумные, разноцветные, и сменяющие друг друга стремительно. Непредсказуемый и бурный поток, такой же, как и сам Эрос.
Он полон неожиданностей.
Очередным таким сюрпризом становится маленькая светящаяся сфера на ладони бога любви. Похоже, он сам не ожидал от себя таких смелых предложений. Что уж говорить о Стикс?
Одно дело - физический контакт. Может быть, даже любовная связь не сравнится с тем, что он ей предлагает! Эрос пускает её, совершенно незнакомую, полную мрака и наполовину съеденную пустотой, в самого себя. В своё горячее и непостоянное сердце бога любви.
Он манит её теплым сиянием, легким жестом руки приглашает прогуляться по лабиринтам души, заглянуть в глаза минотавру разума, складывая это приглашение в плетеную корзину слов.
Но почему?
Тьма может тянуться к свету, он слишком теплый и слишком манит, и Стикс тому доказательство. Но чтобы свет желал слиться с тьмой? Это немыслимо. Неужели в Эросе осталось светлого так мало? Яркое, но тем не менее не причиняющее боли глазам сияние это отрицает.
Она с трудом отрывает свой взгляд от сферы и переводит его на Эроса, усмехаясь:
- Я не могу смущаться, и ты это знаешь. Странно, что это не беспокоит тебя - разделить своё сердце со мной. Можно было бы начать со слов "Давай узнаем друг друга получше", а ты так торопишь события, что я... - она не заканчивает фразу, теряет тонкую нить мысли и закусив губу невольно тянет руки к маленькому комку света. Наивно и стремительно, как ребенок, заинтересовавшийся чем-то.
И она даже чувствует себя ребенком.
Вопреки ожиданиям сфера не обжигает, хотя казалось, что она будет очень горячей, но Стикс всё равно касается её без особой уверенности. Но из рук Эроса этот щедрый дар она берет не сразу, некоторое время просто поглаживая его кончиками пальцев. Это кажется каким-то священным действием, в некотором смысле даже запретным.
Её обглоданное пустотой нутро трепещет, конвульсивно извивается, колеблется между желанием потянуться и спрятаться подальше от этого света.
Стикс охватывает слепая человеческая вера в чудо - наивная и дремучая. Не чудо ли то, что он для неё делает? Просто потому, что хочет, не задумываясь о последствиях.
Вернуть бы прежнюю настороженность, продолжить выспрашивать. Но Стикс не может. Она игнорирует слова о том, что разделит с Эросом всё - вообще всё, начиная от мимолетной радости и заканчивая непреодолимой горечью. Наверное это не всегда будет удобно, временами болезненно, но Стикс не против. Более того, она этого желает.
И в конечном итоге берет из раскрытой ладони сферу тонкими пальцами, перекатывает её в изуродованных руках и смотрит на Эроса почти растерянно, как бы спрашивая - что ей делать? С этим подарком, с самой этой ситуацией, и снова уточняя - что ей сделать для него?

Отредактировано Styx (2014-09-15 21:58:40)

Эрос правильно понимает её бездействие, Эрос улыбается, но уже не походит на доброго бескорыстного мальчика, Эрос берет её руки в свои и делает всё, как надо.
Или не надо.
По крайней мере половину его действий можно объяснить желанием покрасоваться. Стоит отдать ему должное, действо сие наверняка выглядит очень трогательно. Избитая, растерянная девушка, потерявшая самое важное, получает от мягкосердечного юноши очень ценный дар. Всё сопровождается мягкими взглядами, улыбками и прижатием рук к груди. Зрители аплодируют стоя, утирая выступившие слезы.
Искрящееся тепло его души перетекает от ладоней, к груди, а потом разливается по всему её телу. Нет, потоки проникают даже дальше. Стикс кажется, что ей на голову вылили котел кипящей радуги, потому что на какое-то мгновение мир вокруг стал цветным и очень горячим. И даже в уголках глаз скапливаются слезы, такое чувство, будто она сидела в темной пещере лет десять, а потом чуть не ослепла, выйдя на свет. На самом-то деле прошло лишь несколько часов.
У Эроса гибкие пальцы и теплое дыхание. У Эроса горячие губы и ледяные глаза. Эрос целует, сметая шелуху повседневности, собирая на губах концентрат бытия, вычеркивая из этой Вселенной все лишнее и обнажая самое важное. Всего лишь на мгновение...
Поцелуй этот почти невинный, но это очередная мелкая шалость, которой бог любви доволен и которую не против повторить. Стикс улыбается краешками губ, а потом морщится, потому что его ощущения очень яркие, и она чувствует горечь собственных губ. Можно было бы повторить порыв Эроса, вернуть ему поцелуй, но этот вкус несколько смущает.
Знала бы, что у купидона будет такое шаловливое настроение, пожевала бы жвачку. Или не стала пить то отвратительное пойло, хотя бы.
Она не верит его словам, и он это знает, потому что нагло врет. И, кажется, горд тем, что без спросу целует благочестивых юных дев, а потом прикрывается ложью. Стикс более прямолинейна, ей не понять всех этих ухищрений до конца. Но вполне возможно, что окажись она хоть немного хитрее и умнее, чем есть, не оказалась бы в такой ситуации. И не зализывала раны, и не просила кого-то другого помыть ей голову, и много чего она бы не делала... Стикс не может не играть в эту популярную и унылую игру "а если бы".
Эрос действительно оставляет этот должок за ней, уже ясно, что воспользоваться возможностью что-то попросить он не пренебрежет - вот только Стикс может дать не так уж и много, и не так уж и много он может у неё взять.
Наверняка купидон даже не догадывается, что только что купил её верность. Не ордену, а самому себе. Пускай Стикс многого лишилась и даже сердце амура не в состоянии восполнить её потери, она в состоянии оценить его поступок. Даже из корыстных побуждений делать такое несколько рискованно.
Она убирает волосы с лица, вновь открывает воду и сует голову прямо под кран. Ей надоело торчать в воде, розовой от крови, да еще и полной щепок, но не с намыленной же головой вылезать. Она вымывает пену, отфыркивается, рефлекторно касается кончиками пальцев жабр, усмехается чему-то своему и понимает, что все еще ничего не сказала. Даже элементарных слов благодарности, хотя купидон и заслуживает большего. Можно было бы новой завести песню "Чего же ты хочешь взамен", но кажется это надоело им обоим.
В Эросе пляшет нерожденная вселенная, в нем танцует яростный мир. Предельно обнаженный перед Стикс, которая чувствует отголоски этого буйства в своей груди, в своем животе, в своей голове, где звучит сопровождающая безумные пляски музыка.
Можно поплакать над своим состоянием, потому что она начала слишком часто слышать звуки, которых нет.
Еще можно поплакать над тем, что самым знакомым из чувств Эроса является тоска, которую Стикс принимает с наибольшей охотой. Над этим можно поплакать даже вместе с ним, но тяжело представить Эроса в своих объятиях, слезах и соплях, повествующего о невзгодах его сердца.
Удивительной кажется мысль, что бог любви совсем не ею заполнен до краев.
- Спасибо, - всё-таки произносит она, никак не комментируя поцелуй, хотя может благодаря именно за него, потому что ей все-таки понравилось, но непонятно, чье именно это было удовольствие., а потом вылезает из ванной, всколыхнув воду и выплескивая наружу добрую половину. Она усаживается на бортик, скользя узкими ступнями по влажному полу.
Она задумчиво созерцает свои ноги, игнорируя стекающую с волос воду.
- И что дальше? - спрашивает она, глядя богу любви в глаза, глазами, повторяющими его эмоции. Но она не дожидается ответа, и продолжает говорить - Я так понимаю, это наш маленький секрет? - "Но по крайней мере от одного создания в этом мире долго скрывать его не выйдет" - если Тартар уже не в курсе,  - И не собираешься ли ты в лучших традициях, сделав свои грязные дела, свалить отсюда и оставить меня разбираться с разгромленным номером, хозяином гостиницы и всем остальным? - почему-то мысль о том, что можно свалить никому ничего не объясняя не посетила её голову.