Тор смотрит на него из-за кубка, щурясь от мерцающего пламени десятков факелов. Сейчас даже чуть более внимательно, чем на поле брани, где быстрокрылые валькирии не смогли бы уберечь от вражьего меча. Сиф раздраженно откидывается назад, ревностно прощупав, как тонкую нить в плетении,  неприличную заинтересованность супруга в собственном брате. Она пихает его в бок и мстительно цедит сквозь зубы: «мне стоит опасаться, что ты когда-нибудь предпочтешь мне Его?». В ее голосе шипение тысячи змей, в ее словах  яд, если бы Тору не было все равно, то Сиф могла бы его ранить, а так, он лишь отмахивается от нее, не вслушиваясь в гневливое ворчание сбоку. От равнодушия ей только больнее.
Смотрит, неотрывно и бессовестно, словно и видит его впервые. Болезненно бледен и изнеможен,  а под оленьими глазами пролегли темные круги,  Тор с жадностью цепляется за каждую мелочь, выдергивая ее из числа других – в уголках рта  борозды морщин, первая проседь проступила на вихрастой макушке, заострившиеся скулы, впалые щеки - теперь он видел с отчетливой ясностью, как уже не молод был Бальдр. Но все так же чертовски красив.
Фрея была права, когда, разорвав неприлично долгие объятия, с болью и непониманием упрекнула  пасынка: «Ты пообещал беречь его и что же? Мое родное дитя превратилось в собственную тень, исхудал, поблек, где же мой светлый, прекрасный Бальдр, какого я знала раньше? Где мой всеми любимый сын? Ты потерял его в пути, Тор, я знала, что это дурная затея. Я знала, что не стоило его отпускать с вами, глупыми вояками». Она продолжала бранить Тора, Одина, разбрасываясь проклятиями и угрозами, какие могли бы ужаснуть любого виды видавшего воина. А безмолвный Бальдр прятал свое пылающее лицо, уткнувшись в материнское плечо, как раньше стыдливо и повержено прятался от Тора в фрейевских юбках, как будто те – стены и щиты – могли уберечь от раззадорившегося брата. Все как в далеком детстве, но такого Бальдра Тор не знал, как ни больно это было признавать.
Он не был ослеплен безотчетной любовью к богу весны, как другие асы, наверное, поэтому единственный разглядел в нем и чернь, и гниль,  и злобу, гложущие его изнутри. Это для других Бальдр был бесконечно чист и безгрешен, а для Тора – обыкновенен. Стоил ли он подобного всеобщего обожания лишь за робость и теплоту, какие не свойственны другим северным мужам? Тор не знал, но продолжал любить брата, даже разочаровавшись в нем. Он его кровь от крови, плоть от плоти, за одно это он заслуживал его любви.

Он смотрит, не отводя глаз своих, даже тогда, когда Бальдр, вздрогнув, оборачивается к нему. В его взгляде читается вопрос и немая мольба отвернуться, прекратить эту пытку, но на нее громовержец отвечает хищной злой улыбкой. Мог бы быть милосерднее с братом после произошедшего, ведь сам поклялся если не простить, то хотя бы забыть. Только так  Бальдр согласился вернуться с ним в Асгард. «Никто никогда не узнает?» - торопливо на выдохе шепчет Бальдр, нерешительно шагая по следам, протоптанным Тором в грязи.  «Никто никогда об этом не узнает,» - твердо вторит ему  громовержец. И тогда он искренне верил, что сможет исполнить обещанное и не корить младшего брата за ошибку. Одну единственную, ведь в будущем у Бальдра не будет шанса оступиться. Тор ему не позволит.

- Будь я саксом, ты давно бы пировал вместе с другими в Вальгалле, Бальдр, - голос Тора беспечен и весел, пир закончился давно, но сладостная легкость от выпивки и податливых шлюх до сих пор будоражила кровь. Хотелось чуточку поиграть и подразнить братца, прежде чем отправиться  спать под боком у разъяренной Сиф. Громовержец присел на корточки подле Бальдра и,  зачерпнув своей огромной ладонью холодной воды,  умыл  лицо в надежде согнать хмель и прояснить голову. Брызнув пару раз в лицо Бальдру водой, Тор все же отказывается от заманчивой мысли прямо тут окунуть его с головой. Скучно и по-детски, наверняка, после брат убежит себе в опочивальню, боясь простудиться.
- Как хорошо, что я не сакс, правда? – укладывается прямо тут, на голой земле, спиной ощущая жар и пульсацию тела его матери – священной земли Ёрд. Ее всевечная близость успокаивает и убаюкивает Тора на минуту. Он чувствует, как его раскачивает сладкая томная дремота, и только злобный хищный азарт удерживает сознание на поверхности, - саксы трусливы, малодушны, вероломны, не то, что асы, правда?